— Извини…

И мне реально есть, за что перед этим Виноградовым извиниться. Он просто пригласил в гости — дал выбор. И я выбрала. Пришла. Сама… Не просто так. И он не просто так пригласил. А за тем же. Только зачем-то оформил это так, будто это не просто так… Подготовился, точно к романтическому свиданию. А теперь ему ничего от такой дуры, как я, даром не нужно. Даже фамилию знать не хочет…

Что же я за дрянь такая! Ужин стынет, а он голодный… И женатый. Он сразу это сказал и попросил принципиальных дур не отнимать у него время. Драгоценное. Два месяца — это пшик… Только в офисе они долго тянутся. В женском коллективе.

— Я не должна была приходить…

И снова несу не то, совсем не то…

— Но раз пришла, проходи, — говорит он, наверное, то, что надо. Надо ему. Сейчас. — Давай уже поужинаем и…

Глаза оставались на одном уровне, глаза в глаза, и в глаза не врут, с глазу на глаз всегда говорят одну только правду.

— Поедешь домой.

Не добавил «к папе», но явно подумал. И я подумала в ответ, что заслужила… Такое обращение. И вот такой именно тон. Не снисходительный, не подшучивающий, как раньше, а такой вот совсем уничижительный, когда он вынужденно подбирает слова, вместо того, чтобы от всего сердца послать матом. Повела себя, как малолетка. И если скажу сейчас, что не спешу домой, Глеб просто решит, что я через силу оплачиваю ужин. И от десерта откажется. Зачем ему такой нужен?! С горчинкой, просроченный, из магазина эконом-класса…

— Я дома поужинаю.

Вышла ли улыбка, не знаю. Губы точно дернулись, но запросто могли сложиться в гримасу боли и отчаяния от своей такой непутевости. Пусть у него на завтра останется вкусная еда, а я буду дома давиться пересоленой. И разбавленной. Слезами…

— Я вчера много приготовила… — продолжала я говорить, потому что он продолжал молчать. — Ну, я пойду…

Дверь открыта. Уходи. Никто ж тебя не держит. Больше. Зачем ты спрашиваешь разрешение? У этих глаз… Они сейчас ещё темнее стали, превратились в защитные очки для его души. Впрочем, разве я вчера, когда они были светлее, поняла, что у него на душе? А то! Ещё позавчера было ясно, что не спокойно… А тебе разве не было ясно, что ловить тут нечего? Взрослые игры не для маленьких девочек, вроде тебя.

— Ну иди…

Вот и сказал. Вот и послал. Поставил в воздухе многоточие.

Почему стою? С зонта клей, что ли, накапал мне под ноги, вместо воды… Или это липкий пот вышел из меня через пятки и по длинной игле каблуков вошёл в пол чужой прихожей… Нет, это его разлила моя судьба, вредная старуха Шапокляк… Ну нельзя гнаться за чужими кошельками. Их всегда кто-то дергает за ниточку, и веревка в итоге окажется вокруг шеи и задушит слезами.

Собраться, развернуться, сделать шаг. До порога их всего лишь два. Господи… Наивняшка Тося! Ну за какой гвоздь ты зацепилась?

— Сима, ну хватит придуриваться?

Мы не на съемочной площадке. Я не осваиваю целину… Если только своего собственного сердца. Гвоздем все же оказались руки Глеба. Они держали меня не за талию, нет — цепкие пальцы поймали тонкий пояс плаща. Он развязан, так что все-таки меня не тянут назад враждебные силы зла. Это я не могу уйти из зрительного зала, не дождавшись финальных поклонов Глеба.

— Что тебе надо? — проговорила, глядя в открытую дверь, открытую в мой привычный скучный мир.

Не помню, что сказала героиня фильма. Пусти, да? Но я ведь уже знаю, что меня не держат тут. Но это не меняет сути дела — выгляжу я, наверное, ещё нелепее Тоси… Героиню Румянцевой хотя бы любили. А тут… Меня, кажется, в очередной раз пожалели.