Да, Вильгельмина, скажите мнѣ эти три восхитительныхъ слова: я буду жить ими всю остальную жизнь. Скажите мнѣ ихъ разъ, и разрѣшите намъ вскорѣ дойти до того, чтобы не нуждаться больше въ ихъ повтореніи. Ибо не въ словахъ, а въ поступкахъ выражается истинная вѣрность, истинная любовь. Дозвольте намъ съ вами сердечно сблизиться, чтобы мы могли узнать вполнѣ другъ друга. У меня нѣтъ ничего, Вильгельмина, въ душѣ моей нѣтъ ни одной мысли, въ груди ни одного чувства, которое я боялся бы сообщить вамъ. А что могли бы вы скрывать отъ меня? И что могло бы васъ подвинуть къ нарушенію перваго условія любви – довѣрія? Итакъ, будьте чистосердечны, Вильгельмина, будьте всегда чистосердечны. Во всемъ, что мы чувствуемъ, думаемъ и желаемъ, – ничего неблагороднаго быть не можетъ, и потому будемъ добровольно всѣмъ этимъ другъ съ другомъ дѣлиться. Довѣріе и уваженіе – нераздѣльныя основы любви, и безъ нихъ она не можетъ существовать; безъ уваженія любовь не имѣетъ цѣны, а безъ довѣрія не имѣетъ радости.

Да, Вильгельмина, уваженіе является неизбѣжнымъ условіемъ любви. Поэтому неустанно будемъ стремиться не только поддерживать, но и усиливать то уваженіе, которое мы питаемъ другъ къ другу. Ибо эта цѣль, придающая любви ея высшую цѣнность, является первою: черезъ любовь мы должны дѣлаться все лучше и благороднѣе, и если мы этой цѣли не достигаемъ, Вильгельмина, то мы другъ друга не поняли. Будемъ же неустанно, съ кроткою человѣчностью и строгостью, слѣдить за обоюднымъ нашимъ поведеніемъ. Отъ васъ, по крайней мѣрѣ, я требую, чтобы вы откровенно говорили мнѣ все, что во мнѣ вамъ могло бы не понравиться. Смѣю надѣяться, что выполню всѣ ваши требованія, ибо не боюсь, что они будутъ чрезмѣрны. Продолжайте, по крайней мѣрѣ, вести себя такъ, чтобы я мое высшее счастье полагалъ въ вашей любви и вашемъ уваженіи; тогда всѣ хорошія впечатлѣнія, о которыхъ вы, быть можетъ, ничего не подозрѣваете, но за которыя тѣмъ не менѣе я вамъ искренно и сердечно благодаренъ, – удвоятся и утроятся.

Поэтому я хочу работать и надъ вашимъ образованіемъ, Вильгельмина, хочу еще болѣе возвысить и облагородить достоинство дѣвушки, которую люблю!

Еще важный вопросъ, Вильгельмина. Вы уже знаете, что я рѣшилъ готовиться къ дѣятельности, но не знаю еще къ какой. Я пользуюсь каждымъ свободнымъ часомъ, чтобы размышлять по этому поводу. Стараюсь стремленія сердца уравновѣсить требованіями моего разума; но чаши вѣсовъ колеблются подъ неравными тяжестями. Слѣдуетъ ли мнѣ изучать право, – ахъ, Вильгельмина, я хотѣлъ недавно поднять въ естественномъ правѣ вопросъ о томъ, могутъ ли имѣть значеніе договоры между любящими, вслѣдствіе того, что они были заключены подъ вліяніемъ страсти. Что могу я получить отъ науки, которая ломаетъ себѣ голову надъ тѣмъ, существуетъ ли въ мірѣ собственность, и которая научитъ меня только сомнѣваться въ томъ, смогу ли я когда-либо съ правомъ назвать ее своею?

Нѣтъ, нѣтъ, Вильгельмина, я не хочу изучать право, – шаткое, невѣрное, двусмысленное право разсудка; буду придерживаться правъ моего сердца, по нимъ буду жить, чтобы ни возражали противъ этого всѣ системы философовъ. Или посвятить себя дипломатической миссіи? Ахъ, Вильгельмина, я признаю лишь одинъ высшій законъ, – честность и правдивость, а политика знаетъ только выгоду. Къ тому же пребываніе при иноземныхъ дворахъ было бы плохою сценою для счастія любящихъ. При дворахъ царствуетъ мода, а любовь бѣжитъ безстыдной насмѣшницы. Или посвятить себя финансамъ? Это имѣло бы еще смыслъ. Хотя мнѣ и въ настоящую минуту звонъ катящихся монетъ не дорогъ и не пріятенъ, но пусть! Созвучное біеніе нашихъ сердецъ вознаградитъ меня, и я не отвергаю этого поприща, если оно приведетъ къ нашей цѣли.