– Жанна Гроссо? – усмехнулся муж. – Сомневаюсь. Она всего лишь актриса, все, что ее интересует, – интрижки и сплетни. Поверь, слышал я ваши разговоры: «У вас прекрасный вкус, мадам Дюбуа!»

Последней репликой муж дословно воспроизвел опрометчивое замечание актрисы – и я, осознав, что он слышал (или ему донесли) весь тот отвратительный разговор, вспыхнула так, что, наверное, покраснела.

– Я лишь подыгрывала Жанне, – принялась оправдываться я, хотя муж вроде и не обвинял. И предпочла вообще сменить тему: – Эта, как ты выразился, «всего лишь актриса» не так проста! Она умеет втираться в доверие, легко заводит знакомства, ее контакты ни у кого не вызывают вопросов. Нет, она не Химик, разумеется! Но ее данные – превосходные данные для агента. Она может быть той, кто покупает бомбу у Химика!

– Вздор… – отмахнулся муж. – То, что она разговорила пятилетнюю девочку, еще не делает ее агентом‑диверсантом. Агенты всегда в тени, они сливаются с толпой. Их не видишь, даже если глядишь на них в упор.

– Как ты? – ехидно поинтересовалась я, оскорбившись за «вздор».

– По крайней мере, нынче я в тени великолепного лейтенанта Вальца – это уж точно!

Я прищурилась с подозрением: неужто он и правда ревнует? Сколько помню нас, всегда неуверенной в себе половиной, изводящей себя сомнениями, была я. Происходящее неожиданно меня развеселило.

Но трепать мужу нервы я не собиралась. Прильнула к нему, легко поцеловав в губы, и отозвалась:

– Хорошо, я не пойду на этот ужин – останусь с вами. – И, уже отвернувшись, вполголоса заметила: – Не то ты с ума сойдешь от ревности.

Вернувшись к детям, мы застали Софи, примеряющую мою шляпку перед большим зеркалом над каминной полкой. Игрушки так и не были собраны с ковра.

– Показ мод закончен, юная мадемуазель, за работу, – скомандовала я, на ходу снимая с ее головы шляпку. Ту самую, которая минуту назад украшала бюст Бисмарка. – А вуаль ты куда подевала?

– Вуали я не брала, мамочка, – отозвалась Софи. С тоской посмотрела на шляпку и спросила: – Когда мне исполнится восемнадцать лет, можно у меня будет такая же шляпка, как у мадам Гроссо?

У мадам Гроссо шляпки прекрасные, что и говорить. В отличие от них, эта была совсем простенькой, серой, ее я носила только с роскошной голубой вуалью газ‑иллюзион, которую накидывала поверх и завязывала под подбородком, чтобы спастись от городской пыли или морских брызг.

От просьбы дочери у меня сжалось сердце. Наверное, я слишком строга на этот раз. Присев к Софи на ковер, я поцеловала ее в макушку и пообещала:

– У тебя будут любые шляпки, гораздо лучше, чем у мадам Гроссо. Какие захочешь. И даже не придется ждать восемнадцати лет: едва сойдем в Гельсингфорсе, первым делом отправимся в модную лавку и выберем тебе совершенно роскошную шляпку.

Софи обрадовалась. За три минуты убрала оставшиеся игрушки, но актрису и ее шляпку выбросить из головы так и не смогла.

– Мадам Гроссо почти такая же красивая, как ты, мамочка, – окончательно растопила она мое сердце. – А еще веселая и добрая: прогнала злую мадам.

Я насторожилась:

– Ты о мисс Аурелии? Отчего ты решила, что она злая?

Девочка промолчала, ниже склонив голову. А в ярких синих глазах мелькнул, ни мало ни много, испуг.

Мне это совсем не нравилось. Подсев еще ближе, я ласково заглянула дочке в лицо:

– Софи, когда мадам Гроссо позвала тебя нынче утром, а злая мадам наклонилась к ней, что она сказала?

Софи тогда стояла куда ближе к дамам, чем я, и, ежели Аурелия говорила на французском, могла разобрать ее реплику.

Но храбрости дочери как не бывало.