А. И. Спиридович

Установив мотивы, побуждавшие к сотрудничеству, охранники определяли приемы вербовки. Это могли быть обещания помощи, свободы, покровительства, материальная поддержка, награды или шантаж, запугивание и угрозы. Начальники московской охранки Бердяев, а затем Зубатов прибегали к «душеспасительным» беседам за стаканом чая. Н. Э. Бауман рассказывал, что Зубатов говорил арестованным, что он «сам социал-демократ, только не разделяющий революционных методов борьбы. На прощание он просил выпущенных заходить к нему попросту, чайку попить, о теории поговорить, и некоторые действительно ходили к нему»[141].

Из этой среды выходили не только агенты, но и доверенные лица, поддерживающие охранку. Опора на массы являлась одним из главных принципов агентурной работы и успеха розыска в целом, средством обеспечения осведомленности полиции.

Приемы вербовки также являлись составной частью разработки революционера, направленной на то, чтобы добыть у него нужные сведения, а затем по возможности использовать его в качестве секретного сотрудника. Кандидата в агенты проверяли через «перекрестную» агентуру и филерские «проследки», а через полицию делались необходимые «установки». Агент давал подписку о желании сотрудничать и получал один или несколько псевдонимов или номер, под которыми он фигурировал в документах охранки. На Совещании 1902 г. было предложено, чтобы кличка агента начиналась с его инициалов и сам начальник отделения подписывался псевдонимом, но это предложение не нашло применения на практике.

Во «Временном положении об охранных отделениях» 1904 г. рекомендовалось о более важных секретных агентах сообщать директору ДП частными письмами, без черновиков и занесения в журнал отделения, сообщая при этом имена, отчества и фамилии агентов, а также сведения об их звании и общественном положении, псевдониме[142]. Это вело к полной или частичной расшифровке агента, что могло иметь далеко идущие последствия.

Агентов разоблачали на страницах печати, причиняли травмы, обливали серной кислотой или убивали. Раскрытие агента отрицательно сказывалось на моральном состоянии секретных сотрудников, вызывало недоверие к руководителям розыска.

Поэтому в Инструкции 1907 г. и последующих материалах говорилось о том, чтобы секретного сотрудника никто, кроме непосредственно с ним работающих охранников, в лицо не знал. Типы учреждения, имевшие дело с агентурными сведениями, должны были знать агентов по псевдонимам или номерам. Их сведения хранились с особой осторожностью и в строжайшей тайне.

Сведения, получаемые от секретного сотрудника, оформлялись в агентурную записку, которая первоначально представляла собой сводку информации от сотрудников, работающих по одному объекту. Но раскрытие агентуры Меньщиковым, Бакаем и др. привело к созданию в 1910 г. в составе Особого отдела «сверхсекретного» агентурного отдела. Это повысило засекречивание агентуры и изменило порядок ее отчетности. Агент писал свое донесение от третьего лица, с указанием на самого себя как на участника революционных событий, и подписывал его псевдонимом. Для обезличивания агентурной записки, она перепечатывалась на машинке, и в таком виде с ней знакомились другие должностные лица.

ДП уделял большое внимание конспирации, но не у всех охранников были одинаковые взгляды на конспирацию агентуры. Зубатов, поучая своих коллег, говорил: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника, как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно». Но в вопросах конспирации Зубатов зашел так далеко, что Ратаев сделал ему внушение. В одном из писем к Зубатову он писал: «конспирация вещь прекрасная и необходимая, но ведь и самыми хорошими вещами злоупотреблять не следует. Есть пределы, за которыми конспирация становится несерьезна, а просто комична»