– Обращение папы для басилевса не указ, он продолжает святотатствовать, – буркнул Лукиан.

– Это правда, – с горечью признал патриарх Герман. – Час назад иконоборцы ворвались в храм Святого Луки и порубили мечами расписной алтарь, а потом выбросили его на растопку.

– Может, стоит попытаться выступить на Верховном совете и склонить священников на свою сторону? – подсказал Лукиан.

Выдержав паузу, патриарх Герман продолжал негромко:

– Вчера басилевс позвал меня на Тайный совет вместе с другими иерархами… Я пришел… Пытались уговорить меня, чтобы я подписал документ, от имени Церкви осуждающий иконы и фрески, чтобы я во всеуслышание заявил, что от них исходит зло. А когда я отказался, тогда они стали требовать, чтобы я снял с себя омофор и отрекся от епископства.

– Святейший, ты же не отрекся от епископства?

– Кто же тогда станет защищать паству, если я отрекусь? Кто тогда скажет слово истины так, чтобы она была услышана?

Свеча почти догорела, и крохотный огарок осветил скорбный лик Богородицы. Пламя чутко отзывалось на дыхание священников, слегка колыхаясь.

В храме было тихо и скорбно. Любовь ушла. Молящиеся, склонившись перед иконами, просили о своем. Чела святых собраны в глубокие морщины, лики потемнели от принятого горя, глаза переполнены страданием. Запах ладана, настоянный на благовонии горящих свечей, казался насыщенным и терпким.

– Нужно торопиться, – сказал патриарх Герман, – тебя ждет в гавани корабль. На нем будут еще некоторые святыни, которые я хочу спасти. Нужно будет переправить их в Рим папе Григорию II, ты лично передашь их ему в руки. Буду спокоен, если ты их будешь сопровождать, – протянув свернутый свиток, продолжил: – Это письмо для папы, в нем я расписал все испытания, что претерпела наша Церковь. Хотелось бы, чтобы он нам как-то помог…

Вышли из ворот храма Святой Софии и разместились в патриаршей карете. Икону Богородицы, плотно обернутую холщовой тряпицей, Лукиан положил себе на колени. Возница тронул поводья, и жеребцы слаженно потащили карету, мелко затрясшуюся на неровностях дороги.

В воздухе пахло гарью. Неприятный запах догорающего дерева, замешенный на жженой краске, распространялся повсюду. Пепел, разносимый порывами хлесткого ветра, разъедал глаза, горечью забивался в носоглотку. Куда ни глянь – повсюду догорающее пепелище; поднимающиеся к небу костры, требовавшие себе изысканного лакомства в виде старинных икон или разрисованных книг о жизни святых. Получив пищу, пламя жадно поглощало угощение, чтобы в следующую минуту выспрашивать большего.

Карета, слегка подпрыгивая на выбоинах и поднимая за собой тяжелые облака пыли, двигалась в сторону Мраморного моря, к гавани Феодосия. Проехали мимо ворот святого Эмилиана, мимо церкви Святого Иоанна, возвышавшейся на каменном берегу, мимо старинного заброшенного кладбища на косогоре, понемногу размываемого морем. Далее выкатили на пирс, где на безмятежной воде слегка покачивались длинные легкие галеры; либурны с расположенными в ряд веслами; рядом с ними стояли галеры покрупнее, предназначенные для боевых действий на море. Поодаль стояли суда с опущенными парусами.

Карета остановилась. Патриарх, несмотря на почтенный возраст, энергично сошел на землю и уверенно направился к галере с двумя рядами весел. На палубе в дополнение к веслам имелись две небольшие мачты с ярко-желтыми парусами. На носу и корме располагались дополнительные зубчатые надстройки, напоминающие крепостные стены.

На палубе деловая суета – галера готовилась к отплытию, и гребцы уже заняли свои места, чтобы отправиться в море.