– Эй, Джордж, ты что, уснул?

– Почти.

– Ты простудился в том сыром коридоре с гобеленами. Помяни мое слово, Джордж Толбойз, ты простудился: голос у тебя хриплый, как у ворона. Однако нам пора возвращаться.

Роберт Одли забрал свечу у друга и спустился в люк. Джордж последовал за ним, тихий и спокойный – спокойный не более и не менее, чем всегда.

Алисия поджидала их в детской.

– Итак? – спросила она.

– Портрет мы рассмотрели, можно сказать, вдоль и поперек, – ответил Роберт Одли за двоих. – Но, говоря по правде, мне лично он не понравился. Есть в нем какая-то… чертовщина!

– Вот и я заметила то же самое, – сказала Алисия. – Мне кажется, что художник, действуя по наитию, обнаружил под обычным выражением лица иное выражение, недоступное простому глазу. Он изобразил миледи такою, какою мы не видели ее никогда, но я уверена, что такою она вполне может быть.

– Ради бога, – умоляюще промолвил Роберт, – не городи чепухи!

– Но, Роберт…

– Право слово, не городи чепухи, если любишь меня. Картина – это картина, а миледи – это миледи. Я не занимаюсь метафизикой и воспринимаю вещи как есть. И пожалуйста, не переубеждай меня!

Несколько раз – проявив неожиданное занудство – он повторил свой страстный монолог, а затем, одолжив зонтик на случай дождя, покинул Одли-Корт, сопровождаемый Джорджем Толбойзом, который, как всегда, покорно последовал за ним. Когда они подходили к арке, старые глупые часы указывали единственной стрелкой на девять вечера. Под сводами им пришлось посторониться: мимо промчался экипаж. Это был простой одноконный экипаж, нанятый в деревне. Внезапно из его окна показалась прекрасная головка леди Одли. Несмотря на темноту, она разглядела неясные контуры двух молодых людей.

– Кто это? – спросила она. – Садовник?

– Нет, дорогая тетушка, – смеясь, отозвался Роберт. – Это ваш наипокорнейший племянник.

Роберт и Джордж стояли под аркой, пока наемный экипаж не доехал до парадного входа, где господина и госпожу встретили удивленные слуги.

– Ночью, думаю, бури не будет, – сказал баронет, поглядывая на небо. – А вот утром она наверняка разразится.

Сэр Майкл оказался плохим предсказателем погоды. Буря обрушилась на деревушку Одли не утром следующего дня, а в тот же день за полчаса до полуночи.

Роберт Одли отнесся к грому и молнии с тем же самообладанием, с каким относился ко всем несчастьям мира сего. Он лежал на софе в гостиной, время от времени потягивая холодный пунш и делая вид, что его чрезвычайно занимает чтение челмсфордской газеты пятидневной давности.

Джордж Толбойз сидел у открытого окна, вглядываясь в черное небо, которое беспрестанно рассекали молнии – зигзаги ослепительной стальной синевы.

Джордж Толбойз был бледен как смерть.

– Джордж, – обратился к нему Роберт Одли, вздрогнув при виде того, что он разглядел на его лице, – ты что, боишься молний?

– Нет.

– От молний бросает в дрожь даже самых отчаянных, это не страх, это нечто такое, что заложено в саму природу человека. И потому я уверен: ты боишься молний.

– Нет, не боюсь.

– Посмотрел бы ты на себя со стороны: весь белый, лицо осунулось, глаза ввалились – призрак, да и только! Говорю тебе, ты боишься молний.

– А я тебе говорю, что нет.

– Джордж Толбойз, ты не только боишься молний, но ты к тому же изводишь нас обоих: себя – потому что держишь свои страхи втуне, меня – потому что не хочешь облегчить душу передо мной.

– Роберт Одли, еще слово, и ты получишь здоровенную оплеуху!

Джордж стремительно вышел из гостиной, с шумом захлопнув дверь.

В это мгновение на улице разразился настоящий потоп.