Девушка села рядом с парнем и нежной ручкой – на легкой службе мозоли давно сошли с тонких пальчиков – обняла парня за толстую шею.

– Рад, что видишь меня, Люк?

– Знамо дело, рад, – грубовато ответил парень и, снова раскрыв нож, начал скоблить палку от изгороди.

Они были троюродными братом и сестрой – друзья с детства и возлюбленные с ранней юности.

– Не похоже, что рад, – упрекнула девушка. – Мог бы, например, сказать, что путешествие пошло мне на пользу.

– Как были у тебя щеки белыми, так и остались, – пробурчал парень, поглядывая из-под насупленных бровей. – С чем уехала, с тем и приехала.

– Но говорят, что путешествия облагораживают, Люк. Я побывала с миледи на континенте, навидалась всякой интересной всячины, и к тому же, ты знаешь, Люк, когда я была еще совсем маленькой, дочери сквайра Хортона научили меня немножко изъясняться по-французски…[24] Господи, как приятно поговорить за границей с тамошними людьми на их языке!

– Благородство! – воскликнул Люк Маркс и хрипло расхохотался. – Кому ты нужна со своим благородством, хотел бы я знать? Мне – не нужна. Когда мы поженимся, времени для благородства у тебя будет в обрез. Французский ей занадобился! Послушай, Фиби, когда я скоплю денег на ферму, кому ты станешь говорить «парле-ву-франсе»?[25] Коровам, что ли?

Девушка поджала губку и отвела взгляд. Парень как ни в чем не бывало скреб и строгал свою жердь, не обращая внимания на троюродную сестру.

– Видел бы ты, – промолвила Фиби, – как путешествовала мисс Грэхем с горничной и курьером, как она путешествовала в карете, запряженной четверкой лошадей, а ее муж – тот не мог на нее надышаться, и, казалось, он не мог найти места на земле, достойного того, чтобы на него ступила ее нога!

– Все это хорошо, Фиби, когда куры денег не клюют, – отозвался Люк. – Так что ты свои-то не больно транжирь: они нам пригодятся, когда мы поженимся.

– А кем она была в доме у мистера Доусона каких-нибудь три месяца назад? – продолжила девушка, словно не слыша того, что сказал ей брат. – Такой же служанкой, как и я сама! Работала за плату, и работа у нее была потяжелей, чем у меня. Видел бы ты ее блузки и юбки, Люк! Все – старое, поношенное, заплатанное, хотя и в этом, признаться, она смотрелась королевой. А сейчас мне, горничной, она платит больше, чем сама получала у мистера Доусона. Еще недавно я видела, как она выходила из гостиной, сжимая в кулачке несколько соверенов[26] и несколько серебряных монет – ее плата за три месяца, – а поглядел бы ты на нее сейчас!

– Не думай ты о ней, – сказал Люк, – подумай лучше о себе. А что, если мы откроем пивную, а? На этом деле можно заработать кучу денег!

Девушка сидела, по-прежнему не глядя на своего жениха, и ее бледные серые глаза были устремлены на темно-красную полоску заката, медленно угасавшую за стволами деревьев.

– А посмотрел бы ты, какая роскошь в доме, Люк, – сказала она. – Это снаружи – старье да рухлядь, а полюбовался бы ты на комнаты миледи – сплошные картины, позолота, высоченные – от пола до потолка – зеркала. Потолки расписные – дворецкий говорит, это стоило не одну сотню фунтов, – и все это – для нее.

– Что и говорить, повезло ей, – пробормотал Люк с ленивым безразличием.

– А видел бы ты ее, когда мы были за границей! Тамошние джентльмены толпами ходили вокруг нее. И сэр Майкл нисколько не ревновал. Наоборот, он даже гордился тем, что его жену принимают с таким восхищением. Слышал бы ты, как она смеялась над своими поклонниками и как беспечно отвергала их комплименты! Где бы она ни появлялась, все сходили от нее с ума. Сколько времени оставалась она на одном месте, столько и было там разговоров о ней и только о ней.