Она безмолвно отошла от него и, сев у борта, устремила взгляд на бескрайний морской простор.

Мы вновь возвращаемся в Одли-Корт. Августовское солнце катится к закату. Тишина вокруг такая, что становится не по себе. Замычит ли корова на лугу, плеснет ли форель в пруду, выведет ли усталая птица несколько прощальных нот, проскрипит ли воз вдалеке, – каждый этот звук, поминутно нарушающий тишину, делает ее еще более гнетущей. Кажется, здесь, у стен этого серого здания, покрытого плющом, зарыт покойник: настолько мертвенно это спокойствие, разлитое вокруг.

Часы над аркой пробили восемь. Двери черного хода тихо отворились. На пороге показалась девушка. Она украдкой скользнула в аллею, что тянется по берегу пруда, и скрылась из виду за ветвями липы, образующими сплошной покров.

Не сказать, чтобы девушка была из хорошеньких; она была скорее из тех, кого обычно называют интересными. Интересной она, быть может, была потому, что в ее бледном личике, в его мелких чертах, в ее светлых серых глазах и плотно сжатых губах было нечто, говорившее о сдержанности и самообладании, которые нечасто встретишь в девушке девятнадцати-двадцати лет. Впрочем, ее можно было бы отнести и к хорошеньким, если бы не один недостаток: ее овальное личико было – в буквальном смысле слова – бесцветным. Ни кровинки не было в ее белых щеках; на бледных, скучных бровях и ресницах – ни малейшего намека на коричневый цвет. Ни золотистого, ни каштанового – хотя бы слабого – оттенка в копне ее волос. Даже платье страдало тем же недостатком: бледный лавандовый муслин стал блекло-серым, а ленточка, повязанная вокруг горла, приобрела со временем тот же нейтральный оттенок.

У нее была тонкая, изящная фигурка, и, несмотря на ее скромное платье, было в ее грации и осанке нечто благородное, хоть и была она всего лишь простой деревенской девушкой. Звали ее Фиби Маркс. Она служила няней в семье мистера Доусона, и когда леди Одли вышла за сэра Майкла, то взяла ее с собой и сделала своею горничной.

Для Фиби новое место стало подарком судьбы. Платили здесь втрое больше прежнего, а работа в хорошо налаженном хозяйстве была нетрудной, и потому люди ее круга завидовали ей так же, как местная сельская аристократия – ее госпоже, леди Одли.

Выйдя из дома, она крадучись прошла несколько шагов по густой траве и затем, вынырнув из глубокой тени, отбрасываемой липовой листвой, появилась среди сорняков и кустарника, представ перед тем, к кому шла на свидание, – деревенским парнем, сидевшим на сломанной деревянной раме заброшенного колодца.

Как я уже говорила, место тут было довольно укромное: окруженное низким кустарником и скрытое от остального парка, оно просматривалось только из чердачных окон западного крыла здания, с его тыльной стороны.

– Господи, Фиби, – вздрогнув, промолвил молодой человек, закрывая складной нож, которым он состругивал кору с тернового колышка. – Ты появилась так тихо – вдруг, – что я принял тебя за нечистый дух. Я шел сюда полем, потом через ворота, те, что возле рва, а потом присел тут передохнуть перед тем, как войти в дом и спросить, вернулась ты или нет.

– А мне из окна моей спальни виден колодец, Люк, – отозвалась девушка, указывая на поднятую решетку под коньком крыши. – Я увидела, что ты тут сидишь, и спустилась вниз – немножко поболтать с тобой. Лучше это сделать здесь, чем дома, где кто-нибудь наверняка подслушает нас.

Люк был здоровенным парнем, широкоплечим и простоватым увальнем лет двадцати трех. Волосы его темно-красного оттенка почти закрывали ему лоб, а густые брови, смыкаясь на переносице, нависали над парой серо-зеленых глаз; нос большой и красивый, но рот такой грубой формы, что с физиономии Люка никогда не сходило зверское выражение. Розовощекий, с бычьей шеей, он и сам походил на одного из тех могучих быков, что паслись на лугах, окружавших поместье Одли-Корт.