– Светленькая в кудряшках – это Камилла, – осуждающе покачала головой матушка, – а Мелисса… Впрочем, скоро ты сам увидишь.

– В смысле? – моментально насторожился я. – Что ты хочешь сказать?

– Ничего кроме того, что через полчаса Мелисса с матерью будут здесь. Я пригласила их на завтрак.

Я в очередной раз поразился матушкиному коварству, но тут же изобразил глубокую задумчивость. Это выражение лица – одновременно строгое и значительное – было отработано мной до абсолютного автоматизма. Именно его я использовал в те дни, когда приходилось присутствовать на службе в министерстве.

– Как жаль, что ты не сказала раньше, – воскликнул я, поднимаясь, – мне, к сожалению…

– Прокляну, – невозмутимо сообщила баронесса Даттон, – даже не сомневайся, Мэтью.

Это была катастрофа. Матушка, как и все женщины рода Филлингс, в котором она родилась, имела способности к колдовству, хотя и пользовалась ими крайне редко. Ну вот не поощрялась в нашем государстве волшба ни в каком виде. Мы же цивилизованные люди, а все эти заговоры, проклятья, прочие колдовские штучки – это удел диких народов, населяющих отдалённые территории. Пусть этим занимаются кочевники Равенгарда или пираты Коридии! А у нас, в Энгалии, этим предрассудкам и отголоскам прошлого места нет и не будет! Такова была, во всяком случае, официальная позиция, закреплённая на законодательном уровне десятками указов и постановлений.

На самом же деле в большинстве аристократических родов к колдовским способностям относились достаточно лояльно, так как порой от них бывала и польза. Например, мало кто рисковал ссориться с теми же Филлингсами, потому как никому не улыбалось получить какое-нибудь не смертельное, но всё равно крайне неприятно проклятье.

Даттоны, кстати, тоже имели наследственный дар, но о нём было не принято говорить, так как был он странным и не так чтобы полезным. Все мужчины в нашем роду умели понимать язык животных. Видимо, эта способность сохранилась с тех невероятно древних времён, когда первый барон Даттон выбрался на простор из глубин Ривенгольского леса и построил на его краю замок.

Редкий дар, но, увы, совершенно бесполезный: ну с кем мне прикажете разговаривать? С матушкиными кошками? Со своей лошадью? С болонкой кузины Лионеллы? Вот и я о том же..

– За что? – попытался возмутиться я, но без особого энтузиазма, так как знал: если уж матушка начала угрожать проклятьем, то дело плохо. – Что я тебе такого сделал?

– В том-то и дело, что ничего, – сурово ответила баронесса Даттон, – а мог бы к тридцати годам уже сделать пару внуков для одинокой матери.

– Почему одинокой-то? – вот тут я искренне удивился. – То есть сестрицу Марион ты в расчёт уже не берёшь? Как и многочисленных кузин и поклонников?

– Они не наследники, – отрезала матушка, – Марион только начала выходить в свет, следовательно, толку от неё пока немного. К тому же дочь – это не совершенно иное, она всё равно станет частью другой семьи, у которой свои интересы. А вот ты, Мэтью… Ты должен наконец-то начать думать не только о себе, но и о величии рода Даттон.

– А можно я буду думать о нём без ущерба для собственной свободы? Это будет гораздо результативнее, – предпринял я последнюю попытку избавиться от неизвестной Мелиссы, – и могу дать слово, что в течение ближайшего года… нет, двух лет… выберу себе невесту.

– В течение двух месяцев, – тут же азартно откликнулась матушка, – и это я ещё иду на серьёзные уступки, Мэтью.

– Ну хорошо, пусть будет год, – я прямо чувствовал, как вокруг меня сжимается вражеское кольцо. Что-то подобное я испытывал, когда в последней реконструкции играл роль героически погибшего при защите столицы генерала Маршалла.