Чем ближе к северу, тем холодней. Меньше растительности и зелени. Осень здесь наступает на месяц раньше, чем у нас. Вдали виднеются золотистые кудри деревьев. Местами рдяные пряди выбиваются из общей картины леса и напоминают мне волосы Вики.

Гляжу на ее ресницы. На них пляшет полуденное солнце, и, кажется, роговица покрывается пленкой слез.

Да, не так просто стереть из памяти, и без вмешательства, мои последние выходки. Заедая взбитым замороженным молоком, глотаю горечь.

– Прости меня, – щекочу волосами Викино лицо. Часть прядей измазывается в ее десерте.

– Вот, свинка! – она прикусывает их, а затем, отпустив, шепотом говорит: – Мне кажется, я с первого дня чувствовала, что ты делаешь это через силу. Не верила в эту жестокость. Пока ты не бросил меня в подвал…

Она откашливается. Я чувствую, как сжимается. Обнимаю крепче и предлагаю снова укусить свой десерт.

Она улыбается сквозь слезы.

– Одним мороженным не откупишься.

– А сотней? Двумя сотнями?

– Я столько не съем.

Роняю голову ей на плечо.

– Значит, закроешь меня в подвале.

Вика смеется и вгрызается в мое мороженое. Прожевав, говорит:

– Еще чего! Будешь месяц мыть посуду вместо меня.

– Я согласен! – понижаю голос. – Вика, я правда тебя люблю. Это может казаться бредом, но это правда.

– Посмотрим, Вольный. Мы все равно в одной упряжке, пока вся эта история не разрешится.

Она почти маг. Что Крылова будет уметь – неизвестно, но сейчас ее размышления так глубоки, что мне хочется спрятаться под столом, как вредный ребенок после шалости.

– Только не бей меня, мамочка, – шепчу ей в ухо.

– Твои проделки только ремнем выбьются.

– Ужас… Вика, – меняю тон с игривого на серьезный, – прости меня.

– Прекрати. Не напоминай просто, и со временем я забуду. Можно доесть твое мороженое? – вижу, как по моей руке течет молоко. Так заговорился, что не заметил, как мороженое растаяло.

Вика прижимается к запястью и ведет языком вверх. А я дрожу, будто колосок на ветру.

– Конечно, – целую ее в ухо и передаю лакомство. Она благодарно улыбается и с удовольствием дохрускивает остаток. Чтобы хоть немного притушить свою похоть, встаю и начинаю раскладывать еду.

– Хм. Кажется обед тебя сейчас волнует меньше… – Вика многозначно смотрит на мои спортивки. Лижет пальчики, а я готов ее скрутить, чтобы не мучила.

– Ты издеваешься?

– Ага, – ехидно улыбается, а затем с серьезным видом добавляет: – Марк, расскажи про суггестора. Как раз отвлечешься. Там в сумке салфетки, подай, пожалуйста.

Протягивая пачку, задерживаюсь, чтобы поцеловать ее руки. Они пахнут детством. Тем временем, где еще жила вера в безоблачное будущее. А потом она рухнула с подслушанным разговором.

– Его стоит изолировать.

– Это не поможет. Только смерть разрушит предсказание.

– Но это же наш ребенок!

Мать отвечает:

– Мир важней одной жизни.

– Марк? Что это? – шепчет Вика, вцепившись в мои пальцы.

– Я передал тебе? – отстраняюсь и отворачиваюсь. Не хочу, чтобы видела мое замешательство. Вдох-выдох. Повернувшись, гляжу осторожно в ее испуганное лицо. – Теряю сноровку… Это прошлое. Не забивай голову. Просто старые воспоминания, которые уже не имеют для меня значения.

Крылова качает головой, медные волосы прыгают и переливаются на солнце, а затем привстает. Обнимая, трется щекой о плечо.

– Для меня имеет. Расскажи.

– С чего начать?

– Хочу знать все.

Хмыкаю. Нужно ли ей знать все? Приглашаю к столу, наливаю Вике стакан сока, но она говорит:

– Спасибо. Я потом. Ты ешь. Мне кажется, ты похудел после нашей последней встречи.

Хмурю брови. Еще бы! Пролежал трое суток без сознания. Но ей об этом знать необязательно. А потом чуть не умер в сером и грязном подъезде от перелома позвоночника, и если бы не Вика – исчез бы с лица земли.