– Ну, а чего еще можно ожидать? Он воспитывался в Джонсвилле, а это практически город Катоба.

Это проницательное замечание в значительной степени отражает ту оценку, которую обычно дают Старой Катобе посторонние люди. И, конечно, верно, что история штата всегда отличалась скорее домашней суровостью, чем аристократическим великолепием.

Несмотря на все насмешки и издевательства, «Общество сыновей и дочерей аборигенов» крепло и процветало по всей восточной части штата. И то, что начиналось как общественная организация, быстро превратилось в главного союзника укоренившейся власти в политике штата. «Сыновья и дочери» привлекли свою самую тяжелую «семейную» артиллерию, чтобы сдержать натиск Запада, и в ходе решающей кампании 1858 года они выдвинули одного из своих членов на пост губернатора против сельского адвоката из дикого округа Зебулон.

Деревенский адвокат выступал перед государством, отстаивая интересы демократии и рассказывая своим слушателям, что правящая каста Востока с ее деньгами, привилегиями и аристократией мертва и не знает об этом. Как и в случае со Свифтом, когда он объявил о смерти альманаха Партриджа, его логика была неопровержима: ведь, как возразил Свифт, когда Партридж заявил, что он еще жив, если Партридж не умер, значит, он должен был умереть, – так и сельский адвокат придерживался мнения, что Восток мертв или должен быть мертв, а его восторженные последователи назвали последовавшую борьбу «битвой быстрых и мертвых».

Под этим знаменем Восток был побежден. Запад наконец-то победил. А лидер и герой этой победы стал с тех пор символом Запада.

Его звали Захария Джойнер – имя, известное всем, кто с тех пор жил на земле Катобы и дышал воздухом Катобы. Всю свою жизнь он был энергичным и неустрашимым защитником простых людей. Притязания аборигенов вызывали у него отвращение, и он не упускал случая обрушить на них жестокий удар своей грубой, но уничтожающей насмешки.

Соперник Джойнера в борьбе за пост губернатора сам был сыном аборигенов, и его право на это звание основывалось на аристократических притязаниях его матери, очаровательной дамы, унаследовавшей деньги и праздность, и то и другое вместе, и благодаря этому ставшей одной из первых, кто проследил свою родословную до Потерянной колонии. Ее сын вел активную кампанию по спасению того, что он называл «нашим драгоценным наследием» и «образом жизни Катобы», от грубого западного завоевания. В конце концов, он даже оказался достаточно опрометчив, чтобы принять вызов Джойнера выступить на той же платформе и обсудить проблемы лицом к лицу. В этом случае джентльмен-чемпион Востока отдал все, что у него было. Он был не только красноречив в демонстрации сыновней преданности своей матери – этому нежному цветку южной женственности, которой я обязан, на коленях которой я учился, и т.д. – но при этом он стремился снисходительно расположить к себе массы: он дошел до того, что признал, что не претендует на аристократическое происхождение по отцовской линии, так как его отцы происходят, по его словам, «от старого доброго йомена».

– Старый добрый йоменский род, мой…! – прокричал Захария Джойнер в ответ. – Они приехали сюда, потому что тюрьмы в Англии были переполнены, и чтобы их не повесили – это была преувеличенная ссылка на поселение группы ссыльных каторжников на восточном побережье в 1683 года – и единственные йомены, которых они видели, были йомены из стражи!

Итак, Захария Джойнер победил, и его победа была не просто триумфом одной половины штата над другой. Это был триумф простого человека – всех безвестных и неизвестных жизней, которые где-то повернули колесо, или взмахнули топором, или вспахали борозду, или проложили тропу и прорубили просеку в пустыне. Это был голос, язык, язык каждого из тех, кто жил, умер и безвестно сгинул на земле – и кто теперь вновь восстал, воплотившись в одном живом человеке, чтобы сказать всем гордым сердцам, жестким шеям и аборигенам, что в конечном счете представители привилегий должны склониться перед настойчивыми правами универсального человечества.