- С твоей памятью всё в порядке, как и с моей, - уверенно заявил Лёнька, даже с какой-то гордостью за себя и свою память. – Может, ты просто мне не хочешь говорить, что это за парень?

Я закатила глаза. Вот вечно Лёнька так! Достал уже!

- Нет, Сыроежкин, тебе я бы с удовольствие про парня рассказала и ещё бы и приврала, чтоб наверняка! – огрызнулась я.

- Знаешь, - продолжил старую песню Лёня. – Может, это знак свыше, что мы с тобой вместе попали в такую ситуацию и вместе выбрались. Стоит задуматься…Мы связаны, мы созданы друг для друга, Даринка! Однажды ты это признаешь!

Я посмотрела на него с сомнением и скептически хмыкнула, но тут же вспомнила про Майского, и нахмурилась, сердито глядя на Сыроежкина и взывая к его совести. Вот пристал со своей любовью! Ко мне тут настоящий псих приходил, а Лёньке и дела нет!

Удивительно, но на этот раз друг верно истолковал мой взгляд.

Лёнька улыбнулся мне ободряюще:

-  Ну, пришёл к нам странный тип. Как пришёл, так и ушёл. Мы в больнице – тут всякие шастают. Не бери в голову! Сейчас родаки твои подвалят, и мигом забудешь про этого…. в моей рубашке…

Я вздохнула. Наверно, это последствия комы, поэтому я так нервно отношусь к встрече с Сашей, а Лёнька так убеждён, что на парне была именно его рубашка. Что ж, мы оба пока немного не в себе.

4. 4

Открылась дверь, и в дверном проёме показались мои родители: изящная мама в летнем платье и папа в бриджах и футболке, которую мама уже года три грозится выбросить за изношенность.

- О, привет, мам, пап! – радостно воскликнула я.

Лёнька тут же тактично посторонился, уступая моим родным возможность пообщаться со мной.

Мама сразу бросилась ко мне, принялась обнимать, целовать и щипать нос запахом валерьянки, которой традиционно лечила нервы.

Всё-таки никто не умеет обнимать так, как это делает мама! Стоило оказаться в кольце родных рук, как я сразу ощутила себя абсолютно счастливой. Наверно, примерно такой же счастливой, каким был сегодня Лёнька. Наверно, его просто тоже с утра успела обнять мама, а вовсе не чуду спасения он так радовался!

Растрогалась на том моменте, когда мама прошептала:

- Как же я люблю тебя, Даринка!

Вроде все меня именно так и называют, даже Лёнька, но приятнее всего слышать своё имя именно от тех, кого сильно любишь.

Из глаз потекли непрошенные слёзы и, когда моей щеки коснулась мамина, я ощутила, что кожа у неё тоже влажная.

Папа подошёл и тоже обнял, меня и маму одновременно, чмокнул в щёку, ещё крепче сжал нас и ненадолго замер, но быстро поняв, что мы сейчас все дружно разрыдаемся, решил поступить в своём привычном стиле.

- Принесу вам кофе, - быстро ретировался папа, который всегда терялся при виде наших слёз и сразу вёл себя неадекватно и намеревался куда-нибудь улизнуть, пока страсти не улягутся.

- И банку бы для цветов, - добавил Лёнька, и я уверена, папа порадовался, что его этим озадачили. И скрылся за дверью.

Я лишь краем уха услышала эти реплики, продолжая радоваться, плакать и глупо улыбаться, слушая, как мама рассказывает о долгих днях пребывания в стенах больнице, о надеждах и страхах, а также о добром заведующем отделением ( на этом моменте, правда, Сыроежкин выразительно усмехнулся, явно не считая упомянутого мамой Валентина Васильевича "добрым и чутким профессионалом своего нелёгкого дела").

Мы просидели так довольно долго, а потом мама, отстранившись, но держа меня за руки, спросила:

- Ну как ты? Мы приходили к тебе, Валентин Васильевич пускал - очень понимающий! Ты даже разговаривала с нами... Лёня сказал, ты не помнишь, но врачи предупреждали, что так может быть. Но теперь всё должно быть уже нормально! Так как ты?