– Благодарствую, в другой раз, – пересилив себя, отказалась Фроська.

– Ну, как знаешь, Ефросинья, дочь Пахома Соловьева. Так ведь тебя звать?

– Все верно.

– Из крестьян Олонецкой губернии. Не замужем. Однако сына имеешь, – зачитывал Яблочков строки из паспорта Фроськи. – А от кого?

– Вас, мужиков, разве всех упомнишь? – подмигнула сыщику крючочница. – А где Кешка?

– Кто, пардон?

– Сынок…

– Ах, сынок. Дома, где ж ему быть. Сказал, что знать не знает, откуда ценности в сундуке. Грамоту знаешь?

– Нет.

– Тогда ставь крестик. – Яблочков протянул крючочнице исписанный убористым почерком листок.

– Что это?

– Твои признания. Подробный чистосердечный рассказ, как ты пришла к Чванову, как его убила…

– Не убивала я, ваше благородие, святой истинный крест…

– А вот врать я тебе не советую. Если подпишешь прямо сейчас, попадешь в съезжий дом Московской части к обеду. Будешь тянуть каучук, не только обед, но и ужин пропустишь.

– Чванова убили до нас… Мы только украли.

– Что значит мы? Выходит, и сынок был с тобой?

– Нет! – заорала Фроська.

– Придется его задержать. Сколько ему лет? – Яблочков ещё разок заглянул в паспорт, где был вписан Кешка. – Ах, десять. Вот и отлично. Значит, вместе на каторгу загремите. Ответственность-то с десяти лет начинается. Ох, и несладко ему там будет.

– Не ходил он к Чванову… Я сама. Одна. Но видит Бог, не убивала. Дверь в фатеру была открыта, я и зашла. Услышала разговор. Двое их было. Чванов и ещё один. Наверно, клиент. «Помнишь, – спросил клиент, – березу?» «Конечно, помню», – ответил Чванов. «Так вот листики – это шифер».

– Что за бред? – удивился Яблочков.

– Не знаю. Кешка тут как раз чихнул…

– Значит, все-таки Кешка там был…

– Нет! Нет! Не было его! Давай бумагу, всё подпишу.

Яблочков призадумался. Два обвиняемых, конечно, убедительнее, чем одна Фроська. Присяжные ведь могут и усомниться, что тощая баба с трясущимися от пьянства руками умудрилась заколоть отставного офицера, вооруженного револьвером. Однако второй обвиняемый, десятилетний мальчуган, непременно вызовет у присяжных жалость. Особенно если адвокат расстарается. И дело тогда развалится. А градоначальник за это всыплет. И не Крутилину, а ему, Яблочкову, якобы раскрывшему дело.

– Подписывай. Но запомни. Если вдруг опять начнешь тень на плетень наводить, рядом с тобой на скамью подсудимых сядет Кешка.

– Знаю. Давай бумагу. И стакан налей, раз обещал.

Уже через десять минут полицейская карета увезла пьяную Фроську на Загородный проспект в съезжий дом Московской части.

В одиннадцать на службу приехал начальник сыскной Крутилин. Яблочков первым делом доложил ему об успешном расследовании.

– Отлично. Молодец. Теперь есть чем порадовать градоначальника.

– Доклад ему, как обычно, в час пополудни?

– Да, ступай, надо подготовиться…

Братья Чвановы были не похожи. Ни внешне, ни по характеру.

Младший, Александр, пошел в мать. Скрытный, спокойный, дрожавший над каждой копейкой, после смерти Ольги Аркадьевны он подал в отставку и занялся вместе с отчимом ростовщичеством. Старший, Анатолий, был копией отца. Решительный, волевой. Братья с юных лет друг друга недолюбливали. Даже кулёк конфект никогда не могли поделить. Анатолий съедал свою долю сразу, Александр же удовольствие растягивал, что неминуемо приводило к конфликтам.

– Отдай конфекты мне, раз не хочешь, – требовал Толик.

– Я их потом съем, – возражал Александр.

– Ах так? Не хочешь делиться?

Дело обычно заканчивалось дракой, в которой побеждал старший, наглый и дерзкий.

Дерзкий снова отправился к маклаку, который вчера приодел его дворником.