– А, привет, заходи, – обрадовался приходу босяка лавочник. – Что? Слам принес?

– Нет! Приодеться снова надо.

– Кем на сей раз? Извозчиком, половым, мастеровым?

– Согласно паспорту, – усмехнулся Дерзкий, – мещанином города Гдов Псковской губернии.

Паспорт этот он украл в железнодорожном вагоне третьего класса по дороге из Москвы в Петербург.

– Тогда примерь сей сюртук. А сверху напяль этот картуз. Отлично! Как влитой. Бороду бы тебе подстричь, мещанин города Гдов…

– Без тебя знаю. Сапоги давай.

– Яловые, козловые?

– А, всё равно. Главное, чтоб хромовые.

Яловые сапоги делали из говяжьих шкур, козловые – из козлиных. Но вне зависимости от происхождения ценились те, которые для улучшения водонепроницаемости были обработаны раствором хрома.

– Не хочешь ли офицерские?

Лавочник вытащил из одного из ящиков начищенные до блеска сапоги, точь-в-точь такие, что некогда, в бытность офицером, носил Дерзкий. Сев на стул, Чванов их примерил.

– Будто мои, – прошептал он. – Теперь штаны.

Перемерив полдюжины, выбрал серые из английской шерсти.

– Одеяние дворника готов зачесть за полцены, – сообщил лавочник.

– Ещё чего, – хмыкнул Дерзкий. – Заверни его в узел, с собой заберу.

– Как скажете, – неожиданно для самого себя перешел на «вы» лавочник.

А всё потому, что одежда Дерзкого преобразила. Из бродяги он превратился… Лавочник сказал бы, что в очень опасного человека. Возможно, даже в убийцу.

– Сорочки свежие есть?

– А как же. Вот здесь вашего размера. – Лавочник тут же выложил дюжину.

– Беру все. А где ближайшие бани?

– По Лиговке, по четной стороне, недалеко от Чубарова переулка.

Рассчитавшись, Дерзкий отправился мыться. К его удивлению, в здешних банях имелось отделение для благородных. Чванов бросил на стол кассира трешку, оплату за пару часов пребывания там.

– А вы точно дворянин? – с сомнением, глядя на одежду и растительность на лице Дерзкого, уточнил он.

Чванов кинул ещё трешку.

Мылся он долго, с упоением, счищая пемзой въевшуюся за долгие месяцы грязь. Из бань отправился к цирюльнику, который окоротил ему волосы и бороду.

– Ну-с? Довольны? – спросил парикмахер, закончив работу.

Дерзкий взглянул в зеркало и увидел совершенно незнакомого ему человека: угрюмого, помятого жизнью, с холодным колючим взглядом. Никто бы не узнал теперь в нём недавнего офицера.

– Отлично, – похвалил цирюльника Дерзкий.

От него направился на Знаменскую улицу. Из-за близости Николаевского вокзала здесь располагалось множество гостиниц – от фешенебельных до непритязательных. Дерзкий выбрал попроще из-за боязни столкнуться со знакомцами из прежней жизни. Конечно, после этапа, каторги, побега и долгого конного пути из Кяхты в Нижний Дерзкому до боли в печенках хотелось кутнуть. Да и деньги после убийства брата имелись.

– Нет! – сказал Дерзкий сам себе. – Вот найду наследство, тогда и погуляю. И не здесь. В Париж махну или в Баден-Баден. Тут опасно. Очень опасно.

По иронии судьбы скромные меблированные комнаты с ватерклозетом в коридоре гордо назывались «Баден-Баден». Тамошний портье пообещал вернуть паспорт после прописки завтра утром, а расторопный коридорный мигом притащил самовар со свежей сдобой из немецкой кондитерской, что напротив. Перекусив, Дерзкий отправился на Большую Морскую, самую дорогую улицу столицы, на которой, к удивлению приезжих, располагалась сыскная полиция, куда каждое утро со всего города приводили всех задержанных за сутки оборванцев и воришек.

Как же ему проникнуть в камеру вещественных доказательств, где среди чужих закладов валяется медальон с портретом его отца?