Петр поглядел на ворох тех бумажек, что ему прислали, и вытащил письмо сестры. Прочитал его.

Походил немного.

Вернулся.

Снова прочитал.

– Случилось что? – поинтересовался Меншиков.

– Может, Апраксин и прав был… – задумчиво произнес царь.

– В чем?

– Сына надо было сюда тащить. Вон – чудит.

– Опять духовника палкой побил?

– Учиться начал и успехи большие делает. С Дунькой разругался, назвав ее курицей безмозглой. У Наташки сейчас живет.

– Что, прости? – вытаращился на него Александр Данилович.

– Я же говорю – чудит. Но что учиться добро начал, то славно. За такое многое можно спустить.

– А Дунька тебе пишет? Что сказывает?

Петр хмыкнул.

Взял письмо жены. Быстро пробежал глазами. Скривился. И, отбросив его, ответил:

– А ничего не сказывает. Сопли какие-то сахарные. Читать противно.

– Может, за Лешкой послать?

– Он до конца кампании вряд ли успеет сюда. Поздно. Прозевали. Ну да и ладно.

– А как он к Наталье попал? Дунька отпустила?

– В письме одна туманность, но, чую, послушать будет что, когда вернемся, – усмехнулся Петр и пыхнул заново набитой и прикуренной трубкой…

Тем временем в Москве продолжалась набирающая обороты драма вокруг царевича, в которую все сильнее и сильнее влезал Преображенский приказ.

– Оставь нас, – скомандовал Федор Юрьевич, обращаясь к сестре царя, когда в комнату вошел Алексей.

– Но я не в праве…

– Оставь, – вместо Ромодановского повторил приказ парень.

– Ты еще мал. И я несу за тебя ответственность.

– Человек, что верен моему отцу, не станет мне вредить.

У Федора Юрьевича от этих слов прямо брови взлетели, выражая удивление наглостью. Сестра же царя фыркнула, но вышла. В конце концов, глава Преображенского приказа действительно не станет творить что-то дурное с Алексеем. Хотя оставлять их наедине не хотелось совершенно.

– И, тетя, прошу, последи, чтобы нас не подслушивали. Вряд ли Федор Юрьевич прибыл ко мне с простым разговором, которым дозволительно уши погреть кому ни попадя.

Та молча кивнула и вышла, плотно прикрыв дверь.

Наступила пауза.

И Ромодановский, и Алексей внимательно смотрели друг на друга. В упор. Глаза в глаза. Причем царевич практически не моргал. И разумеется, не испытывал какого-то ощутимого дискомфорта. Более того, даже старался смотреть словно бы за спину главы Преображенского приказа, провоцируя дискомфорт уже у него. Впрочем, спохватившись и поняв, что увлекается, царевич максимально по-доброму улыбнулся и сказал:

– Я забыл поздороваться. Это было невежливо.

– Кто ты? – холодно и раздраженно спросил Ромодановский.

– Смешно. Хорошая шутка.

– Я не шучу. Я знал Алексея. И ты не он.

– Имеешь в виду, что меня подменили? Занятно. А помнишь пару лет назад ты обнаружил дохлую мышь у себя в кармане? – Обновленный царевич имел всю полноту памяти своего предшественника, поэтому помнил все его многочисленные проказы. – Ту, с раздавленной головой без правого глаза и со сломанным хвостом. Думаю, помнишь. Вряд ли тебе их часто подкидывают.

– Допустим, – прищурился Ромодановский.

– Значит, вариант с подменой отметаем? Ты ведь видел меня, когда я шалил.

Федор Юрьевич промолчал.

– Впрочем, вариант с подменой не объясняет то, отчего ребенок рассуждает как взрослый. Ведь так?

– Так.

– Твои предположения? Молчишь? Ну давай начнем с того, о чем Милославские слух распускают. С одержимости.

– Откуда ты знаешь, что это Милославские?

– А кому это выгодно? Нарышкиным? Даже не смешно. Лопухиным? Мама в опале у отца. Поговаривают, что он отправит ее в монастырь. Отчего пустых надежд не питают относительно моего будущего. И охотно цепляются за обещания…