Хочу целоваться с ней так, как мы целовались возле канала Херенграхт в Амстердаме. С той жадностью и желанием, с которым она целовала меня тогда. Сама. Потому что хотела...

― Ну и чего ждешь? ― видя мое мешканье, с вызовом интересуется Скворцова. ― Забыл, как делается?

Не забыл. Просто пытаюсь понять.

― Почему в тот раз у нас не получилось?

Карина прыскает от смеха, вот только с учетом ее незавидного положения «прысканье» выходит буквальным. Морщусь от полетевших в меня брызг.

― Этот вопрос озарил тебя только-только?

Ирония в том, что... да.

― Почему? ― напираю.

― Потому что... Тьфу, да отклейся ты, ― с досадой трясет она головой, скидывая мои пальцы. Послушно ослабляю хватку. ― Потому что не стоит унижать девушку, когда блуждаешь под ее футболкой. Мы не вторсырье, чтобы классифицировать нас по категориям.

А такое было? Да даже если и было...

― Всего-то?

Вот это меня испепеляют взглядом исподлобья.

― Всего-то? Ты нормальный, нет?

― А что не так? Это факт. Ты видела телок позавчера. Как их еще назвать?

― Вот, кстати, да. Обзывать при девушке других девушек телками тоже не комильфо.

― Кабздец, какие все нежные. Женская солидарность в действии?

― Да причем тут солидарность? Это самоуважение. Если парень относится пренебрежительно к другим, значит, и о тебе не лучшего мнения. А от этого, знаешь ли, в трусах быстро пересыхает.

― То есть, ты меня бортанула только потому, что я нелестно отозвался о других шлендрах?

― Сам себя слышишь? Других. Других, да? Меня туда же приписал. Вот спасибо.

Мать вашу!

― Да я не это имел в виду...

― Да мне плевать, что ты имел в виду. Слезь уже с меня, кляча озабоченная. Все ноги оттоптал, ― упускаю момент, когда Скворцова, пользуясь моей растерянностью, высвобождает кисти, мимоходом заряжая мне по носу. Потому что подсунулся неосторожно.

Ау. Неприятно. Но боль отходит на второй план, когда соскользнувшей ей на грудь ладонью ощущаю торчащие пупырышки вокруг еще одного... пупырышка побольше.

Если с последним все очевидно, так как кружевной топик тонкий и прекрасно дает понять, что белья под ним нет, то вот маленькие...

― Чел, ты вообще бесстрашный? ― озадаченно изгибает бровь Карина, когда я через ткань ощупываю ее сиську. Левую.

― Проколот. У тебя. Проколот. Сосок, ― ошарашенно выношу вердикт.

Сосок, мать его. Затвердевший под моими прикосновениями и торчащий теперь еще сильнее…

«― Как думаешь, это больно?

― Тоже хочешь?

― Возможно», ― проносится в памяти брошенные ею слова, когда мы стояли напротив витрины с раздетой жрицей любви в квартале Красных Фонарей.

И она это сделала.

СДЕЛАЛА!

Все, я передумал. Мне плевать, как она меня будет целовать. Может вообще не целовать. Я сам ее поцелую. И не только поцелую!

Впиваюсь в губы Карины, заставляя ойкнуть, но лишь на мгновение...

Потому что именно в этом момент оба слышим за дверями шаги, перекатывание колесиков по ламинату, стук в соседнюю дверь и голос ее матери.

― Кирюша. К тебе тут гости приехали. Крайне очаровательные.

Затуманенный мозг все еще генерирует неиссякаемые пошлые фантазии на тему женских пирсингов и их использования на практике, когда сознание пронзает стрелой озарения.

Гости?!

ГОСТИ!??

Перекатываюсь через Скворцову, с глухим стуком шмякаясь на пол.

― Меня тут нет. Я уехал и сдох в канаве, ― шиплю строго, схоронившись с той стороны корпуса кровати, которой не видно со входа.

Вовремя. Потому что теперь стучат сюда.

― Кариш, можно? ― после согласного угуканья скрипят дверные петли. ― Ты не знаешь, где... ― начинают было и замолкают.

Почему замолкают?