Ага. Коробку нахожу. Забитую под завязку канцелярией и скетчбуками. Правда чтобы достать ее приходится попыхтеть и потрудиться.

― Тебе помочь? ― галантно интересуется Крестовский.

― Не утруждайся, ― с горем пополам справляюсь, едва не устроив обвал. А все ради кофра с маркерами. ― Лучше заморозься и не дыши, ― перетаскиваю увесистый сундучок на постель, выискивая нужный цвет и, зажав зубами чпокнувший при открытии колпачок, укладываюсь рядом с ним.

― Это что-то новенькое.

― Заморозься и не дыши, сказала. Ты ветошь, ― напоминаю, заворачивая ему руку так, чтобы получить доступ к плечевой части.

Если что мне в Кирилле и нравится, так это его татуировки. Реально. Левый рукав забит лицом девушки, растрепанные волосы которой плавно перетекают в часы с шестеренками вместо циферблата. Правый же, в нижней части, светит непонятным поцом в недодоспехах с вороном на плече, за которым по тропе шагает лев.

На этом полноценная отрисовка заканчивается, потому что на плече намечен лишь контур еще одного льва, на этот раз в виде одной морды. По чернилам заметно, что набросок совсем свежий.

― Денег не хватило? ― устраиваюсь поудобнее на животе, кончиком черного маркера касаясь тусклых линий.

― Времени, ― с любопытством наблюдая за мной, отзываются. ― Должен был на следующих выходных дозабиваться, но пришлось покупать билет на ближайший рейс.

― Сочувствую твоему горю.

― Непониманию. Что отец нашел в твоей матери?

― Слабо спросить его об этом?

― Слабо. У нас нет предрасположенности делиться личным.

― Может, потому что ты козел? ― холст недовольно дергается. Приходится снова фиксировать его, исправляя искривившийся львиный нос. ― Чего ерзаешь? Оскорбилась, кисейная барышня? Салфетки дать слезки подтереть?

― Ехидна.

― А ты неженка. На правду не обижаются. И батя твой вполне ничего.

― Лучше твоего?

― Сто процентов лучше моего.

― Он знает, что его бывшая на следующей неделе выскакивает замуж?

― Очень удивлюсь, если он вообще помнит: как выглядит его бывшая. Не думаю, что такими нюансами заморачиваются, насилуя молоденьких официанток в общественном сортире. Да что ж такое, хватит дрыгаться! Свяжу!

Притихает. Я бы сказала, чересчур послушно притихает. Зато чувствую сверлящий макушку взгляд.

― Так ты...

― Последствие уголовной статьи? Типа того. Только ма так не вякни, на люстре подвесит за ребра. И не смей на нее батон крошить, она у меня мировая.

― Ты дикая, знаешь? Кто ж разбрасывается такой информацией, еще и столь небрежно?

― А ты настолько ущербен, что додумаешься использовать ее против меня? ― замираю, оценивая результат стараний. Грива не айс. Надо подкорректировать. ― Но ты, конечно, лошара. Слету повелся. Тебя провести, все равно что у младенца соску отобрать, ― добавляю усмехнувшись, вдоволь насладившись реакцией.

― Не понял. Ты просто угарнуть решила?

― А ты что думал? Что я тебе всю подноготную как на духу выложу и детскими фотоальбомчики шлифану для надежности? Боже, не будь наивным. Но про ма, если что, не шучу. Загрызу и утоплю, понял? А сверху газонокосилкой пройдусь. Так что фильтруйся, открывая рот в ее присутствии.

― А в твоем присутствии можно не фильтроваться? А то я тебя как вижу, одни пошлости на ум лезут.

― Какой ум, такие и замашки, ― фыркаю, прикрывая увлекательнейшую беседу и заканчивая уже в тишине. Настолько увлекаюсь, болтая в воздухе пятками, что в ход идут маркеры других оттенков, придавая львиной морде цвет, насыщенность и награждая ярко-синими глазами. ― Хех, слегка белый ходок[2] получился.

― Норм. Мне нравится.