Теперь группа пробыла у водопада недолго. Сделав несколько снимков, все стали группироваться к проводнику. Облака на небе сгущались, и скоро солнце скрылось за ними, и все посерело, обесцветилось, померкло.

Марфа невольно прижималась к Юре – ее пленил безотчетный страх, какой посещает людей тогда, когда их настигает неподвластная им сила природы. И даже вернувшись к вертолету, Марфа не отпустила руки Мелюхина: она продолжала крепко сжимать ее, готовая с вызовом встретить всякий взгляд Тани. Но Таня уже сидела в кабине вертолета и как будто не видела вызывающего сплетения рук своего мужа и его приятельницы.

Вертолет поднялся над площадкой, взмыл в эфир пространства и направился к бело-серым полосатым наконечникам гор, возвышавшимся над ржаво-изумрудными холмами межгорий.

Вертолет снова начало клонить влево. Теперь уже с заметным напряжением пилот старался выровнять его, но кабина упрямо возвращалась в прежнее положение. Каждый чувствовал то сопротивление, которое встречал двигатель вертолета, надрывно гудевший под ногами. Все шумело, выло, прерывисто вздрагивало. Вдруг раздался громкий треск, будто кто-то бросил в окно камень, и вертолет содрогнулся, словно в испуге. На какое-то время все стихло, и вертолет вроде бы полетел ровнее. Но вот он снова накренился, теперь уже вправо, и на скорости полетел к самым горбатым склонам, еще совсем недавно казавшимся мягким покровом, а теперь представлявшимся твердой плоскостью с выпиравшими из нее острыми зубцами.

Никто не издавал ни звука. Марфа в испуге смотрела на открывавшуюся под ними горную цепь, на горизонт, который качался подобно весам, на лица членов группы, каждое из которых выражало недоумение и страх. И только посмотрев на лицо Тани, Марфа больше не могла смотреть ни на горные хребты, ни на других членов группы, – так изумило ее выражение этого лица.

На нем не было больше теней обреченности и подавленности – оно было ясным, совершенно спокойным, даже счастливым и необыкновенно красивым. Казалось, что-то распахнулось во взгляде девушки, что-то отворилось в ее душе и сердце, и теперь и душа ее, и сердце наполнялись чем-то незримым, питательным, необходимым для нее. При каждом колебании двигателя губы ее вздрагивали – не от напряжения или страха, а от улыбки, которая едва касалась их. При каждом повороте вертолета она не впивалась пальцами в сиденье, как делали это другие, а с непостижимым умилением смотрела на открывавшиеся при наклоне виды, будто наслаждаясь этой самой мучившей вертолет стихией. И Марфу неожиданно посетила ошеломляющая мысль: Таня не боялась того крушения, которое могло произойти, а даже как будто ожидала его. Осознание этого невообразимого отсутствия страха перед смертью, этого неимения желания уцепиться за жизнь, ухватиться за тонкий лоскуток ее, так поразило и так испугало Марфу, что она с силой сдавила пальцами свои колени, во все глаза глядя на Таню.

В голове у Марфы промелькнуло воспоминание о случае на водопаде: быть может, Таня вовсе не оступилась? Быть может, она поехала с ними вовсе не для того, чтобы следить за мужем, а чтобы свести счеты со своей жизнью? Марфа даже охнула от необыкновенно изумившей ее догадки, но никто не обратил на нее внимания. Пусть даже она видела в лице Тани соперницу, воровку, но менее всего она хотела бы, чтобы их с Мелюхиным счастье было омрачено подобной трагедией. В тот момент, когда вертолет в последний раз подпрыгнул в воздухе, словно напоровшись на выпиравшую из воздушного пространства кочку, Марфа решила по успешном приземлении обсудить свое предположение с Мелюхиным, дабы избавить свою жизнь, его и жизнь самой Тани от непоправимого.