Лишь два часа спустя, когда слуги уже убирали остатки основной трапезы, готовясь нести кофе, фрукты и пирожные, выяснилось неприятное обстоятельство: несмотря на просьбу д`Эрикура позвать к обеду всех узников до одного, комендант позволил себе произвести отбор. Феру обмолвился о том, что в Бастилии содержатся ещё два человека, отсутствующих за столом. Что касается одного, де Солажа, то де Лоне оправдался тем, что тот сам отказался идти обедать, предпочтя тюремному обществу музыкальные упражнения. А вот второй...

–Кто он, де Лоне?

–Он... писатель...

–Как? И вы скрыли от нас служителя муз, не допустили просвещённого человека в просвещённое общество?!

–Знали бы вы, какого рода его сочинения, сударь!..

–Какое это имеет значение? Быть творцом – естественное право каждого! Или этот несчастный написал что-то против правительства?! Неужели ваши предрассудки, сударь, неужели ваша приверженность к деспотизму не позволяют вам проявить сострадание?

–Но...

–Господин виконт прав! – влез Помье.

–Мне как автору трёх тысяч стихотворений было бы чрезвычайно интересно побеседовать с литератором! – перебил его Кавальон.

–Вы не знаете, о ком говорите, – переубеждал их Лоне. – Этот человек находится... с позволения сказать... в состоянии умопомешательства!

–Не в первый раз свободомыслящих людей объявляют сумасшедшими! – воскликнул д`Эрикур. – Скажите, он дворянин?

–Да.

–Так как же вы можете отказывать ему в праве общаться с себе подобными!? Немедленно пошлите за ним!

Смущённый де Лоне вышел из-за стола и покинул комнату. Он выполнял приказания виконта так, словно тот не был заключённым, а сам маркиз не был комендантом тюрьмы: они будто бы поменялись ролями. Что поделаешь! По мере того, как восемнадцатый век подходил к концу, а новый, девятнадцатый, становился всё ближе, освящённые временем титулы и законы делались всё менее значимыми. На их место приходили деньги. За них можно было купить дворянство, купить должность, купить уважение в свете. И денег у д`Эрикуров было значительно больше, чем у де Лоне, больше, кажется, даже чем у Людовика, вынужденного довольствоваться за обедом какими-то двумя дюжинами блюд вместо трёх и не могущего купить своей королеве бриллиантового ожерелья, которое прежний король заказал для любовницы. Дружба с д`Эрикурами была для де Лоне намного более ценной наградой, чем репутация строгого коменданта.

–Уж не ананас ли это?! – воскликнул Феру, увидев заморский плод, водружаемый слугами на стол вместе с другими лакомствами.

–Совершенно верно, – снисходительно ответил виконт восторженному простолюдину. – Вам, вероятно, не приходилось пробовать его прежде?

–Приходилось, клянусь, приходилось! Это было, когда я служил конюхом у господина де ля Попленьера. Хозяев не было дома, мы пробрались на кухню и...

Д`Эрикура совершенно не интересовали рассказни о похищении слугами хозяйских припасов.

–Так вы утвержаете, сударь, что имеете высокий градус в обществе вольных каменщиков? – обратился он к Кавальону. – А позвольте узнать, к какой ложе вы имеете честь принадлежать?

–К ложе Девяти сестёр. Надеюсь вы понимаете, что при всём расположении к вам, виконт, я не имею права распростаняться о секретах своего братства, выдавать тайны истинной метафизики и гиперфизики, делиться с вами учением Гермеса Трисмегиста...

–Да какой, к чёрту, Гермес! – перебил его Феру, уже держа перед собой едко пахнущий жёлтый кусок заграничного плода с чешуйчатой корочкой. – Признайтесь, что вы, масоны, просто морочите людям головы! Все эти Трисмегисты, тайные символы, животные магнетизмы, астрологические знаки – просто-напросто ваши выдумки! Ничего этого нет и никогда не было! Даже Христа... и того не было! Иначе он не допустил бы, чтобы я маялся в этой тюряге четыре года!