–Причина всякого воровства – несовершенство общественных установлений, – заметил виконт.

–Послушать вас, д`Эрикур, так здесь нет ни единого преступника! – возмутился де Лоне. – Ещё немного, и вы скажете, будто я тут единственный злодей, поскольку держу в заключёнии невиновных!

–Но Вы, маркиз, всего лишь выполняете свою работу, не так ли?

–По приказу Его Величества! Стало быть, преступником, по-вашему, получается государь?!

Помье поперхнулся, Феру застыл, как статуя, держа во рту недожёванный кусок каплуна, Кавальон обеспокоенно обвёл глазами комнату. За такие слова, за такие мысли, какие комендант приписывал д`Эрикуру, можно было попасть в Бастилию... если б оба уже там не находились.

–Ну что вы, де Лоне! – заволновался виконт. – К чему такие обобщения? Всему свету известно, что перед вами вернейший подданный Его Величества, вернейший поклонник блестящих просвещённых реформ, проводимых нашим ненаглядным Людовиком! И как вы только могли подумать, что я не уважаю короля!? Ну, господа! Скажите же ему! Нынешний король – замечательный человек, а королева вообще выше всяких похвал! Поднимем же бокалы за их здоровье! Выпьем за гостеприимных хозяев сего замка, столь заботливо предоставивших нам убежище за его стенами!

В последней фразе д`Эрикура вновь звучал сарказм, но комендант то ли не заметил его, то ли не захотел заметить. По большому счёту, де Лоне, властителю Бастилии и вечному её узнику, даже родившемуся в этих застенках, не было никакого резона отстаивать перед компанией заключённых достоинство государя. О том, что популярность Людовика падает день ото дня, знал любой: особенно после того, как в прошлом году стало известно о крайне бедственном состоянии королевской казны. Критиковать государя – дерзко, иронично, элегантно и, конечно, не переходя при этом негласных границ, было в моде у светских господ, и де Лоне, без сомнения, понимал это. Репутация в кругах просвещённой знати и возможность быть принятым в самых блистательных и самых вольнодумных домах Парижа наверняка интересовали его намного больше, чем престиж государя. Интересовались указанными предметами и трое худородных, но амбциозных узников: в ответ на изящный выпад д`Эрикура они хором заухмылялись и закивали по той же причине, по какой комендант предпочёл промолчать.

В таком духе прошёл весь обед. Д`Эрикур изящно перескакивал с одной темы беседы на другую, касаясь до всего поверхностно, не унижая себя подробным разбирательством в каком-либо предмете, рассыпая светские новости, восхваляя Просвещение и не упуская возможности поддеть государя, или правительство, или Святую церковь. Де Лоне то молчал, то сердился, то вдруг поддакивал д`Эрикуру, то злился на себя, вспоминая о положении коменданта, налагающем определённые обязанности: в общем, он был неуверен в себе и непоследователен ровно настолько, насколько приписывала ему эти качества молва. Феру интересовался прежде всего едой: разговор, особенно тогда, когда он касался политики и философии, занимал конокрада намного меньше, чем вино и мясо. Помье завидовал положению д`Эрикура, должности де Лоне, многранности Кавальона и спокойствую Феру; стараясь возвыситься в своих и чужих глазах, он то и дело рекламировал себя: пытался ввернуть в разговор то небрежное упоминание о свой комедии, то сюжет поэмы, то название романа – но, кажется, безуспешно. Кавальон, или Ходецкий продолжал удивлять сотрапезников: подобно тому, как фокусник извлекает карты из рукава, он рассыпал перед друзьями по несчастью невероятные рассказы о своём путешествии в Персию, службе при дворе царицы Екатерины, сражениях на Американском континенте, любовных победах над первыми дамами Франции и посвящении в масонские тайны.