– Люблю основательность во всем.

– Вы, женщины, – холодные и жестокие существа. Взять, к примеру, эту бабу. Она прямо-таки горда собой. Говорит, что феминистки по всей стране провозгласят ее героиней. Может, так оно и будет.

– Это дело закрыто. Есть что-нибудь горяченькое?

– У нас ровно столько незакрытых дел, сколько мы можем осилить.

– Какое-то из них тебе дорого как память?

– Ты намекаешь, что я могу свалить свою нагрузку на кого-то другого? Я твой навеки, Даллас!

– Я хочу бросить вас с Трухартом на охрану свидетеля. В моем доме.

– Когда?

– Сейчас.

– Позову мальчишку. Они убили двух детей? – Его лицо посерьезнело, пока они подходили к помещению для детективов, из-за тесноты именуемому загоном. – Прямо во сне?

– Было бы хуже, если бы дети не спали. Вам с Трухартом придется поработать няньками при очевидице, это девятилетняя девочка. Можешь пока не регистрировать задание. Мне еще надо отчитаться перед Уитни.

Ева прошла через загон в средних размеров стенной шкаф, именовавшийся ее кабинетом. Как она и ожидала, Надин Ферст – звезда новостного «Канала-75» – сидела за Евиным столом в ее шатком кресле. Она выглядела как картинка, высветленные прядками волосы были зачесаны назад от хорошенького личика хитрой лисички. На ней был брючный костюм оранжевого цвета, ослепительно-белая блузка каким-то необъяснимым образом придавала Надин еще больше женственности. При появлении Евы она оторвалась от своей электронной записной книжки.

– Не бей меня. Я приберегла для тебя печенье.

Не говоря ни слова, Ева указала большим пальцем себе через плечо и заняла кресло, которое тут же освободила Надин. Молчание затягивалось. Надин склонила голову набок.

– Разве мне не положено выслушать нотацию? Разве тебе не терпится наорать на меня? Разве ты не хочешь печенье?

– Я только что из морга. На оцинкованном столе лежит маленькая девочка. Горло у нее разрезано отсюда досюда. – Ева провела пальцем по своей шее.

– Я знаю. – Надин заняла единственный стул для посетителей. – Целая семья, Даллас. Конечно, шкуры у нас с тобой дубленые, но такое даже нас прошибает. Когда происходят такие страшные вещи, общество имеет право знать подробности, чтобы принять соответствующие меры для собственной безопасности.

Ева ничего не ответила, лишь выразительно подняла брови.

– Представь себе, я здесь не только в погоне за рейтингом, – продолжала Надин. – Нет, я не говорю, что рейтинг тут вообще ни при чем или что мне не хочется вонзить свои репортерские зубы во что-нибудь сочное. Но неприкосновенность жилища должна что-то значить. Как и безопасность детей.

– Обратись к представителю по связям.

– Ему нечего сказать.

– Зато мне есть, что тебе сказать, Надин. – Ева вскинула руку, не давая Надин возразить. – То, что у меня есть на данный момент, не поможет обществу, и у меня нет охоты давать тебе внутреннюю информацию. Разве что…

Надин уселась поплотнее и скрестила свои фантастические ноги.

– Называй условия.

Ева прямо через стол дотянулась до двери и захлопнула ее, потом откинулась во вращающемся кресле и заглянула в глаза Надин.

– Ты знаешь, как преподнести материал, как вешать лапшу на уши обществу, которое, по твоим словам, имеет право знать.

– Это не ко мне. Я объективный репортер.

– Чушь! Пресса не более объективна, чем последние рейтинговые данные. Тебе нужны детали, закрытые сведения, индивидуальные интервью и тому подобное в твоем репортерском активе? Я тебе все это скормлю. А когда я их возьму – а я их возьму, не сомневайся! – я хочу, чтобы ты их еще больше разукрасила в глазах публики. Чтобы ты представила их кровавыми людоедами, на которых крестьяне в Средние века охотились с вилами и колами.