Бреслав лежал у самого огня на соломенном тюфяке, брошенном прямо на голую землю.  Вторые сутки не отзывался он уже на мой голос. И лекарь, которому в ноги падала и клялась хоть всю жизнь работать  даром, только чтобы спас брата, горестно руками разводил – мол, не в его силах что-либо тут поделать! Я и сама уже видела, уже понимала - не зря ведь целых полгода, пока война с мордвой длится, помогала в лекарне, что редко кто выживал после ранения в живот, особенно если внутренности наружу вылезли, особенно если на третий день только нашли воина. Чудо еще, что так долго жизнь брата моего тянется.

    Что могла делала – обмывала его, из травяного настоя примочки к ране делала, а между тем другую работу выполняла - воду носила, тряпицы кровяные ото всех раненых стирала, кормила, перевязывать помогала, чтоб лекарь прочь не гнал. А еще печь топила, чтобы не простудить в холодные осенние ночи несчастных.

    - Милка! – радостью сердце зашлось – может легче ему стало, раз позвал, раз имя мое вспомнил? Кинулась к постели Бреславовой, с трудом пробираясь меж другими стонущими, спящими, плачущими, упала на колени возле черноволосой головы, обхватила ладонями лицо – никого, дороже брата у меня в мире не было.

    - Брат, касатик мой, очнулся!

   - Милка, умру я скоро…

   - Не говори так! Не смей! Жить будешь!

    Сзади кто-то за подол юбки цеплялся – то ли пить просил, то ли в смертной агонии бился – не смотрела, не замечала этого. Разглядывала родные, искаженные болью и огненным пламенем, черты, и плакала, плакала над ним, жизнь свою готовая отдать, лишь бы спасти Бреслава.

    - К колдунье пойду! – подхватилась, одного только боясь - что как он умирать будет, а я к тому времени вернуться не успею!

    - Стой, заполошная, лес-то как сама пройдешь? – хоть глаза Бреслава лихорадочно блестели, да разум его лучше моего хозяину служил своему. Сама знала, что дорога неблизкая, что лес воинами вражескими полон, да и колдунья завсегда цену высокую за помощь свою назначала, а мне-то и дать ей нечего – ни денег, ни мехов, ничего за душой нету. – Да и сама знаешь, не верю я в ее помощь-то! А разве тем, кто не верит, поможет колдовство?

   Долго сидела я возле Бреслава, хоть душа на части рвалась, заставляя делать что-то, спасать его, несмотря ни на что! А потом, когда вновь в беспамятство впал, встала, под тюфяком его плат свой нащупала, голову обвязала по-бабьи, и решительно к выходу пошла.

    - Милослава! Куда это ты, на ночь глядя? В лес никак собралась? – лекарь, старый Ратмир, добрый, вечно усталый, согнутый от старости и бед, уже на выходе окликнул. – Гроза скоро начнется. Да и темнеет уже!

    - Дядька Ратмир, умрет он скоро!

     - Все мы умрем, девка, что уж!

    - А есть что-то, помочь ему, спасти, способное?

    - Да кто ж его знает? На все воля Божия!

   Лекаря окликнули – кто-то изнутри позвал, то ли раненый, то ли  Рогнеда, помощница его. Он взглянул из-под кустистых бровей, всплеснул руками и споро, словно молодой, побежал в клеть.

     Что же делать-то? Как быть? А может, к князю пойти? Сражение-то, как вчера утихло, так и не начиналось еще вновь! Пирует, должно быть, в шатре своем, не смотри, что враги верх одержали! А вдруг за Бреславовы заслуги смилостивится, да и пошлет со мной воина с мечом? С такой защитой я вмиг бы лес проскочила, да если еще и на коне, то к утру бы точно к дому колдуньи вышла.

     Хоть и была я в тех местах всего раз, да и то в детстве, но лес-то свой привычный, вдоль и поперек исхоженный – все пути-дороги знаю, и ночью найду ту тропинку темную, буреломом со всех сторон заваленную, которая к избушке старой Магды ведет!