– Дозволь спросить, отче, разве не для того уходят от мира, от этого многомятежного жития, чтобы обрести тихое пристанище, где нет страстей и злобы, и разве ни чем выше сан, тем святее должны быть мысли и дела отцов наших, откуда же эта гордыня и борьба за мирскую славу?

Отец Василий улыбнулся.

– Видишь, брат мой, чисты душой мои отроки. Когда, господь призовет меня, будет кому продолжить мой летописец. Ответь же ему.

– Говорят в миру, не помогут тебе ризы белые, не спасут тебя ризы черные. Когда-то и я с отцом Василием думал, что если тиха моя келья, если шумят над ней только деревья, то минуют ее страсти света сего. Но и к нам с ним стучится боль людская, и мнится мне не открыть ей сердце – великий грех. И скажу я тебе еще, сын мой, что подчас иногда бывает, чем выше палата, тем больше мучают грехи человека, будь он и в княжьих одеждах, и в митрополичьем клобуке. Да вот митрополит Константин, – не слышал ли ты о нем?