Неожиданно разговор изменился: оба, мужчина и женщина, стали в чем-то убеждать Ому, показывая на Илью время от времени. Женщина оставила готовку и шагнула к Илье. Теперь она была рядом, почти вплотную, и, казалось, смотрела мимо него и что-то там видела.

Старик встал и тоже подошел к Илье. Они были одного роста, хотя старик казался выше из-за шляпы. У него росла жидкая борода одного цвета с кожей. Старик был очень мускулист и совершенно не стар. От него пахло потом, давно не мытым телом и крепкими сигарами. Он тоже смотрел мимо Ильи. Потом старик повернулся к Оме и заговорил долго и протяжно, описывая руками окружности в воздухе.

Старик часто повторял одно и то же слово, которое Илья не мог разобрать: что-то похожее на нсэке.

Женщина бросилась к детям и закрыла их собой, будто пыталась защитить от Ильи. Затем она показала на Адри и сказала Оме что-то быстрое, как брошенный в окно камень.

Ома сидела спокойно, словно не могла слышать сказанных ей слов. Вдруг она резко поднялась. Старик замолчал. В наступившей тишине было слышно, как, лопаясь, булькало варево в жестяной банке на самодельной плите. Ома поставила воду на ящик и пошла к выходу. Она раскрыла зонтик и коротко позвала Адри. Та молча взяла Илью за руку и, не оглядываясь, повела его прочь.

Через несколько шагов, придя в себя, Илья обернулся, чтобы попрощаться с этой странной семьей. Он увидел, что оба, мужчина и женщина, смотрят им вслед. В вытянутой руке, отставив ее как можно дальше, женщина держала банку, из которой пила Ома. Затем она размахнулась и выбросила банку на улицу. Банка долго летела, и из нее белесым веером – белее, чем воздух, – выплескивалась вода.

Ома шла почти бегом, так что Адри и Илья еле за ней поспевали. Никто не разговаривал, хотя Илья заметил, что Адри несколько раз улыбнулась. Она все еще держала его за руку.

– Что случилось? – спросил Илья. – Я их чем-то обидел? Может, вернуться и извиниться?

Адри лишь сжала его руку.

Скоро они были у машины.

Ома села на переднее сиденье и сказала шоферу одно слово:

– Хасьенда.

– В чем все-таки дело? – продолжал спрашивать Илья. – Кто эти люди?

– Подожди. – Адри заговорила с Омой по-голландски. Она явно что-то спрашивала или просила. Ома лишь мотала головой и говорила: “Nr, niet nu”. Илья уже знал, что это значит: “Нет, не сейчас”. Наконец Ома сдалась и махнула рукой, как бы говоря: “Делай что хочешь”.

Адри повернулась к Илье. Она внимательно смотрела на него, разглядывая, словно видела в первый раз. Потом потянулась и поцеловала в губы.

– И?.. – спросил Илья. – Что это было?

– Эти люди – маруны. – Адри погладила Илью по щеке. – Они сказали, что ты нэнсеке. Оборотень.

Илья не знал, кто такие маруны. Адри объяснила, что так в Южной Америке – от испанского cimarrones, непокоренный, – называют бежавших с плантаций африканских рабов и их потомков. В Суринаме в старое время наказание за побег было простым и варьировалось лишь в зависимости от настойчивости беглеца: на первый раз беглому рабу ампутировали левую руку, на второй – обе ноги. Третьего раза, как правило, не было: с ампутированными ногами бежать нелегко.

Все маруны были колдуны; это знал каждый суринамец. Они продолжали жить в мире незримого, неявного, скрытого. Они умели летать и управлять природой. Они могли убивать врагов без оружия. Их обряды оставались тайной, скрытой от чужих. Их верховный бог, Гаан Гаду, не являл себя людям; он использовал меньших богов, Куманти, для манифестации своей воли. Если шаман служил одному из Куманти, он мог становиться животным, подвластным этому божеству.