А мне так нужен откровенный разговор. Просто уйти от Катаева? Не могу! Для дочки это будет очередным стрессом. Нам и так повезло, что она все еще улыбается. Но и оставить все это просто так тоже нельзя.

А вдруг не изменял, как говорил до этого?

Переодеваю Киру на прогулку, а мысли мечутся туда-сюда и никак не хотят угомониться.

Богдан очередным враньем как будто выстрелил мне в голову. Пуля коснулась лба, и я прямо-таки почувствовала, как зашипела кожа. Это очень больно. Но еще мучительнее становится, когда нарастающая в голове тревога с каждой секундой все сильнее проламывает череп.

Ну что мне делать? Как успокоиться и начать жить? Кто-нибудь должен объяснить мне, что происходит на самом деле.

Так проходит день. Мы гуляем, едим, занимаемся. Кира спит днем. Больше мы с начбезом почти не общаемся. Он занят своими делами, на какое-то время уходит из дома, проверить все ли в порядке. Со сгоревшего склада возвращаются еще двое парней из службы безопасности. Замятин проводит опрос, инструктаж, дает им указания к дальнейшим действиям.

А мужа так и нет. Осколки разбитого сердца превращаются в нарыв, и, кажется, ноет все тело. Дышать больно, а ближе к вечеру и вовсе невозможно.

Только не бегать за ним! Не упрашивать! Не умолять! Это даже хорошо, что Замятин все время поблизости, почему-то рядом с ним мне стыдно делать все вышеперечисленное.

Если бы не Кира и попытка ее похищения, я бы развелась прямо сейчас. Но я не могу. Я терплю. Я страдаю. Я в западне.

Везем малышку на кружок. Папа больше ни разу не звонит. У него так много дел…

За рулем Замятин, на переднем сиденье его человек. На заднем мы с Кирой.

— В какой больнице Вера? — выпаливаю, встречаясь в зеркале заднего вида с глубокими синими глазами.

— Зачем это вам?

— Что вы за брат такой, что не едете к ней?

Замятин следит за дорогой, потом снова ловит мой взгляд, опять на дорогу, на меня... Как будто решается.

— Если вы о секретаре господина Катаева, — влезает в наш разговор молодой. — То она в центральной клинической. Звонили же оттуда на пост охраны. Правильно я говорю, Давид Всеволодович?

Замятин молчит, по-прежнему уставившись на дорогу. Потом коротко поясняет:

— Я не еду туда, потому что здесь я нужнее.

А мне думается, дело в другом. У Веры тоже по сути авария, и, скорее всего, ему невыносимо все это. Наверное, семья погибла недавно.

Хотя откуда мне знать, что у него в голове?

Мы привозим малышку в школу искусств. Замятин и парень, имя которого я благополучно забыла, остаются в коридоре у класса. Я иду к автомату с кофе.

Но на самом деле я пытаюсь забыться и выкинуть из головы идею, которая зародилась у меня еще по дороге. Мой муж целый день там. Он с ней. Он сидит у ее постели, хотя обманул меня и сказал, что он в госпожнадзоре.

Или не обманул? Просто заехал, а потом и вправду рванул в разные инстанции. И сейчас его там нет. Я должна убедиться.

Рука не поднимается позвонить ему. Сердце все еще надеется.

Судьба странная штука. Отпивая черный кофе из стаканчика, я подхожу к окну. Отсюда видно ту самую центральную клиническую больницу. Какое дикое, нелепое, тошнотворное совпадение.

Но белое здание притягивает меня. Оно будто магнит. Половина шестого — часы посещения. Оборачиваюсь на начбеза. Он разговаривает со своим подчиненным. Он присмотрит за Кирой. Не подведет. А мне нужна минута.

Это шанс. Увижу — и все будет кончено. Как же я надеюсь, что его там нет.

Мгновенно спускаюсь по лестнице, выскальзываю в дверь и, швырнув стаканчик в урну, перебегаю дорогу. Такая жгучая, неизбывная боль в душе, что она буквально плещется, расползаясь по венам. Такое неприкаянное одиночество, что хочется просто раскричаться на всю улицу. Я умоляю высшие силы, чтобы все это оказалось страшным сном.