— Сейчас? О как! А до этого, значит, было? Вы просто не понимаете меня. У вас, вне всякого сомнения, счастливая семья, и вы понятия не имеете, каково это — испытывать постоянную боль внутри.

Сдвинувшись с места, Замятин рукой показывает мне на вход в дом. Упершись рогом, продолжаю стоять. У него своя жизнь, у меня — своя. Вообще странно, что мы общаемся на все эти не имеющие отношения к охране меня и дочки темы.

Хотя какая там у меня жизнь? Сплошное разочарование. Это у него все нормально, а у меня существование с ежедневными перемотками в голове, что я сделала не так. Где оступилась?!

Впрочем, никакой жизни в синих глазах начбеза сейчас нет и в помине. Он словно останавливается. Застывает, как бывает, когда пленку в кино заедает на самом интересном месте. Взгляд заволакивает пеленой тоски.

— Я, моя жена и трехлетняя дочь попали в аварию на скользкой трассе за городом. Я единственный, кто остался жив в ту дождливую сентябрьскую ночь. Расскажите мне о боли, Эвелина Евгеньевна.

Больше не уговаривая меня, Замятин опускает голову и уходит в дом один.

13. Глава 13

Меня шокируют слова Давида. Собственные проблемы кажутся ерундой. Как он вообще может ходить, разговаривать, есть и пить после этого? Он наверняка винит себя. Вот почему он сказал, что у него тоже была дочь… Моя Кира одного возраста с его погибшей малышкой. Поэтому он такой колючий, местами скрытный и замкнутый. Он пережил то, с чем не каждый смог бы справиться.

Неизвестно, какой была бы я, потеряй я своего ребенка. Возвращаюсь в дом и сажусь рядом с Кирой. Обнимаю ее. Мне не по себе. А Замятин снова стоит у стола, смотрит вдаль.

Как же жестока оказалась к нему судьба. Молодой шикарный мужик, казалось бы, вся жизнь впереди, и в одночасье оказался один.

— Мама, я хочу на улицу, можно мне покачаться на качелях? — спрашивает Кира. Тут же смотрю на начбеза, он — на меня.

Кивнув, позволяет. Я снимаю малышку со стула и несу наверх. Он остается внизу. Оборачиваюсь и снова тихо обращаюсь к Давиду:

— У нас сегодня школа рисунка в пять вечера... — называю адрес.

— Хорошо, подумаю, как это можно организовать, а пока одевайтесь.

После того, как Замятин рассказал свою страшную тайну, в прямом смысле доверившись, я изменила к нему отношение. Смотрю ему в глаза, и висках стучит, прижимаю свою малышку сильнее, стараясь унять боль. А если бы я потеряла своего ребенка, как он? Даже представить не могу, что он чувствует.

Местами грубый и неотесанный… Еще бы. Жизнь оказалась к нему слишком жестока.

Подсознательно уверена: Давид наверняка правильный, аккуратный, внимательный и добросовестный человек, иначе Богдан не нанял бы его на эту должность. Муж доверяет ему, впустил в свой дом. Поэтому я на сто процентов убеждена, что Замятин не был виноват в аварии, ничего не нарушал.

Не хочу расспрашивать, но откуда-то знаю: если копнуть, там наверняка будет лихой пьяный водитель, влетевший в машину его семьи на большой скорости. Несправедливость, сплошная горечь…

— Доченька, мне нужно домой, я забыла свои таблетки от давления, чувствую, до вечера не дотяну, голова болит.

А это уже мама. Моя бедная, родная, ей тоже досталось. Не хватает еще, чтобы у нее случился гипертонический криз.

— Я вызову вам такси, не волнуйтесь за дочь и внучку, они под надежной защитой, — помогает мне Давид, отвечая за меня.

Но, как бы там ни было, свои собственные тяготы накрывают по новой, я не могу не вспоминать звук кардиомонитора, он пиликает у меня в голове, с каждым ударом сердца все сильнее. Начбез что-то знает, но молчит.