- Ага, одна из тех экспериментальных. Именно эта уменьшает вес всего, что в сфере ее действия. А эта вот, - я указал на серебристый знак, видневшийся за рулончиком с палаткой, – эта как раз и делает пространственный выверт, благодаря которому сюда так много помещается. Остальные руны в другом секретном отделении.

Но Элсирику, похоже, руны больше не интересовали, она смотрела на свои одежды, раскиданные по дну отделения.

- Какое безобразие, Булатов! Мне и в страшном сне не могло привидеться, что я буду топтаться в грязной обуви по собственным платьям, - с возмущением прошептала она. – Все благодаря тебе! Неужели, трудно было устроить мои вещи вместе с сундуком?

В этот момент верх сумки снова шевельнулся, и послышались голоса. В одних звучало недоумение, в других сердитые нотки. Мне показалось, что голос, полный недовольства, принадлежал виконту Аракосу. Затем наше убежище несильно содрогнулось и начало мерно покачиваться, словно корабль при слабом волнении. Я догадался, что сумку устроили в повозке. Теперь нас везли, скорее всего, в Илоргу.

Рябинина тоже догадалась, что мы едем конным экипажем, и шепотом спросила:

- Почему качает так плавно, будто нас везут не на трясущейся повозке, а на лодке?

- Это тоже свойства рунного пространства. Не знаю, как оно точно работает, но даже в случаях, когда с сумкой обращаешься очень неаккуратно, швыряешь ее, бросаешь на пол, у меня здесь ничего не переворачивается. До сих пор ни одна бутылка из ящика не вылетела.

- Чудеса, честное слово, - признала Элсирика. – И я себя так легко чувствую, будто мое тело из чистого эфира.

Она расставила руки и слегка подпрыгнула. Крошечного толчка хватило, чтобы госпожа писательница перенеслась ко мне. Я подхватил ее прямо налету и усадил к себе на колени. Все-таки это порванное платье и это манящее тело, едва скрытое обрывками ткани, невероятно возбуждали меня. Я повернул госпожу писательницу к себе и начал целовать ее сначала в губы, потом ниже, опускаясь по шее к груди, которую уже освобождали из плена одежд мои пальцы.

- Булатов! – задыхаясь от борьбы со мной, прошептала Анька - голос, похожий на шелест серебряных нитей, превратился в эхо.

Я несильно стиснул ее грудь и погладил затвердевший сосок.

- Ну что за наглость, - простонала Анна Васильевна, выгибаясь, разбрасывая по моему лицу золотисто-рыжие волосы.

- А не наглость было закрыть у меня вчера перед носом дверь? - моя ладонь скользнула по животу госпожи писательницы, чувствуя, как сладостно вздрагивает ее гладкая кожа. – Оставить меня одного мучиться на диване, это не наглость?

Похоже, Элсирике нечего было возразить, она лишь горячо и часто дышала возле моего уха и слабо сопротивлялась, когда мои пальцы исследовали тайные изгибы ее тела - тела такого влекущего, волшебного в тусклом свете фонарика и магическом мерцании рун.

- В своих книгах ты пишешь такие сладенькие и сумасшедшие сцены… - продолжал я, лаская ее груди и отпуская горячие поцелуи. - …разве сама ты не живешь в этих сценах, когда их пишешь? Явно живешь, хочешь этого! Почему же сейчас для тебя столь невинная шалость стала наглостью?

- Но Булатов!.. – она явно не знала, что возразить и лишь обреченно запрокинула голову.

Очень быстро мое возмущение ее нагой красотой достигло предела, и я поднял обрывки ее юбки. Мои пальцы заскользили по влажной складочке.

- Тебе это дорого обойдется, Булатов, - простонала Рябинина.

- Во сколько? – поинтересовался я, шевельнув пальцами так глубоко и нежно, что по телу писательницы прошла дрожь. - Впрочем, у меня все равно нет денег, - вспомнил я и рывком спустил с нее трусики.