– Зря. – Ира повернулась к двери. – Извините, у меня дела.

– Конечно, конечно, иди. Надо же было выяснить…

На крыльце Иру ожидал Антохин.

– Че тебе Анатолич сказал?

– На свиданье приглашал. Еще есть вопросы?

– Да не, я так просто, – пожал плечами Антохин. – Фор ту мэйк э толк.[18] Хочешь рюкзак твой поднесу?

– Ты свой еле тащишь.

– Че ты злая такая сегодня? – спросил Антохин, сходя вслед за одноклассницей с крыльца. – Ты, конечно, всегда злая, но сегодня как-то особенно. Магнитный фон повышен?

– Ха, ха, ха, – сердито ответила Ира.

Антохин понял, что ему лучше помолчать.

В безмолвии они миновали кривые голубые ворота и пошли к консерватории через дворы-коробки. Почти на каждом доме висели мемориальные доски со сплющенными барельефными лицами. Доски сообщали, что в этих домах когда-то жили выдающиеся люди.

Неудача с Мидасом продолжала терзать Иру. Ей было просто необходимо поделиться с кем-нибудь своим горем. Конечно, больше подошла бы закадычная подружка. Но Антохин тоже годился.

Ира шумно вздохнула. Антохин с надеждой взглянул на нее.

– Я вчера хотела с Сергеевым кое о чем поговорить, – сказала Ира, глядя под ноги.

– Об этом нетрудно было догадаться, – ответил Антохин.

Ира пнула ботинком пустую бутылку, отчего та, разбрасывая зеленые блики, запрыгала на буграх асфальта.

– Я следила за ним до самого дома.

– Инкредибл![19] – вставил Антохин.

– Но зайти не смогла.

– Телохранители? – понимающим тоном спросил Антохин.

По лицу Иры прокатилась мрачная усмешка.

– Кодовый замок на двери.

Антохин пожал плечом, свободным от лямки.

– Надо было подождать, когда кто-нибудь из соседей выйдет, и спросить, где тут живет лауреат Национальной литературной премии, сценарист, известный писатель…

Ира остановилась, ошпарив Макса взглядом.

– Ты думаешь, я совсем дурак? Я так и сделала и спросила одного малого, в какой квартире живет Сергеев.

Они пошли дальше сквозь погруженные в тень дворы. Машин здесь было так много, что некоторые даже забиралась колесами в детские песочницы.

– И что?

– Он сказал, что в их подъезде Мидас не живет. У них есть только какой-то похожий на него Игорь Севастьяныч.

Теперь остановился Антохин. Линзы очков увеличили его округлившиеся глаза до размеров куриных яиц.

– Ну, ты даешь! – Антохин по-девчачьи засмеялся, аккомпанируя себе взмахами тонких рук. – Он же и есть Игорь Севастьяныч!

Ира наморщила лоб.

– Как так?

Антохин уперся руками в колени, чтобы перевести дыхание.

– Мидас Сергеев – псев-до-ним! На самом деле он Игорь Севастьяныч Дми-три-ен-ко!

– Вот засада! – Ира посмотрела в небо, синеющее за сплетением ветвей. Электропровода напоминали нотный стан, на котором птицы сидели, как ноты. – Можно сказать, в руках был! – Она уронила взгляд на Антохина. – А чего он под своим именем книги не издает?

Антохин снова подтянул плечи к скудным щекам.

– Не знаю. Он известный историк или археолог. В институте работает. Наверное, боится, что фантастика подорвет его репутацию серьезного ученого.

За разговором друзья вывернули из двора в парк и пошли вдоль известного всему миру фасада Консерватории.

Из окон с концертными шторами вырывались арии певцов и визг скрипки, переливы арфы и желудочное ворчание геликона. Смешавшись с шумом улицы – голосами прохожих, шарканьем башмаков и журчанием моторов, – все это создавало нечто похожее на музыку композиторов-авангардистов. И кто знает, может быть, самые знаменитые из них, Шнитке и Губайдуллина, именно слушая эти звуки, создавали свои бессмертные произведения.

Ира вздохнула и пнула на этот раз пивную банку, внесшую свою высокую ноту в концерт для машин и башмаков с оркестром.