При этом если отследить спектр экономических и политических позиций республиканской партии, то он оставался в последние 80-100 лет относительно стабильным. По крайней мере после краха претензий на национальное лидерство радикально (по американским меркам) левых, «прогрессистских» лидеров – Т. Рузвельта и Р. Лафолетта. Однако эволюция Демократической партии от Грувера Кливленда до Барака Обамы как раз неплохо объясняется расширением избирательного права за пределы корпуса налогоплательщиков. Сначала – на всех мужчин, потом – просто на всех взрослых граждан и, наконец, – полным разрывом между правом быть представленным в парламенте и уплатой налога в 1964 году.
Неслучайно именно в 1964 году произошел и решительный разрыв с «региональной привязкой» демократов к Югу (Dixie Land, штатам бывшей Конфедерации), а республиканцев – к Северу. Демократы долго поглощали актив и избирателей мелких радикальных левых групп до тех пор, пока эти группы и радикально настроенные профсоюзы (учительский и металлистов, к примеру) не стали партийным «мейнстримом». Бывший мейнстрим, по крайней мере во время праймериз 2008 года, оказался на обочине.
1964 год – это также и год принятия решений о начале расходов по масштабным социальным программам – «MedicAid» и «Medicare», постоянно растущие обязательства по которым [CBO, 1992] создали стабильную и мощную базу электоральной поддержки «социальной» политики в США. Последствия для бюджета иллюстрируют графики на рис. 1.
Итак, поддержка на выборах левых партий в трех странах из четырех значимо и отрицательно связана с долей расходов на оборону в общих расходах расширенного правительства. Она остается значимой даже при включении в число независимых переменных наряду с периодами войн и противостояния «холодной войны» значения объясняемой переменной за предшествующий период.
Подробнее описание статистического анализа приведено в Докладе [Yanovskiy, Syunyaev, Zatcovetsky, 2013].
Скажи, на что ты тратишь бюджетные деньги…
Структура бюджетов старых демократий показывает, что они сделали принципиальный выбор «способствовать счастью» всеми мыслимыми способами вместо скромного «только стараться предотвращать зло». Этот выбор открывает простор для постоянно расширяющегося круга полномочий государства. Такой выбор соответствует интересам бюрократии, максимизирующей перераспределяемые ресурсы. Высокий уровень социальных обязательств и формирование многочисленного слоя бюрократов, связанных с социальными программами, при этом усиливает спрос на моральную легитимацию нового положения вещей. А значит, на делегитимацию институтов, поставляющих основную по стоимости часть «чистых общественных благ» – армии и полиции. Последнее приводит к снижению приоритета обязательств государства по защите жизни гражданина от угрозы внешней агрессии, терроризма и т. п.
Масштабные социальные проекты и рост доли таких расходов в общих расходах государства снижают чувствительность общества, избирателя – клиента бюджета к угрозам, связанным с низкой эффективностью армии и служб безопасности.
Мысль о том, что существуют ценности и цели более важные, нежели защита жизни гражданина, становится легитимной и открыто обсуждаемой. На практике эта приоритетность давно закреплена в большинстве развитых стран. До тех пор пока вероятность погибнуть в теракте сопоставима с вероятностью погибнуть в автокатастрофе, выбор избирателя-«бюджетника» в пользу бюджетного «масла» и против «пушек» выглядит вполне рациональным.
Военная юстиция, устрашающая успешного офицера. Нормы «о непропорциональном применении силы» на поле боя и «о превышении пределов самообороны» в бытовых конфликтах. Такие нормы и практики их применения объективно подрывают способность государства защищать граждан даже при наличии самых современных вооружений, а значит, обесценивает жизнь гражданина в правовых демократиях, делает его зависимым и пассивным.