– Оттолкну? – тихо переспросил Маккин. Он наклонился к сидящей спиной к нему девушке так низко, что волосы его длинной челки заскользили по ее макушке.

– Если уж разделил со мной секрет, – интонации Аркаши наполнились беззаботной деловитостью, – то дели и дальше. Рассказывай, что тебя волнует, чего боишься, почему желаешь спрятаться. А после всего случившегося – и подавно. А то ишь, все беспокойство захапал себе! В одиночку страдает. Жадюга.

Лоб Маккина прижался к плечу Аркаши, сильные руки обхватили девушку, вжимая ее в спинку стула.

– Ой. – Она выронила тефтельку.

– Чуть-чуть, – шепнул юноша, – можно мне еще чуть-чуть побыть так?

– А… ладно. – Аркаша смиренно сложила руки на коленях, ощущая, как теплое дыхание Маккина шевелит ее взлохмаченные пряди, и те, скользя по воздуху, задевают локоть.

– Крутящийся вокруг русал с севера будет выставлять тебя в неприглядном свете. Одумайся.

– Пусть другие одумываются. – Аркаша сложила пальцы в кулаки и тюкнула ими друг о друга, изобразив приветственный (и воинственный) жест старосты вервольфов Рудольфа Фрая. – Ты лучше многих и вовсе не обязан кому-либо это доказывать.

– Я могу крутиться рядом? – Маккин сжал ее сильнее, и Аркаша всерьез забеспокоилась, что поглощенные тефтельки перепутают направление и дружно замаршируют обратно.

– Да… – просипела девушка. – Не будешь ты, прилипну я. А я временами бываю упорной. Наверное…

Маккин отстранился и поспешно прикрыл заалевшие щеки ладонями. Помявшись немного, он неуверенно, но довольно бодро предложил:

– Рогалик будешь?

Стакан выскользнул из рук девушки и с тяжелым стуком рухнул на стол, лишь каким-то чудом не разбившись.

– Какой рогалик?

– С крошкой шоколадной… – Маккин растерянно покосился на тарелку в своих руках, совершенно не понимая, почему Аркаша смотрит на сладкие рогалики так, как будто те могут внезапно атаковать…

4. Глава 4. Мальчик и его снег

Все краски меркнут в холоде жестоком,

Цвета становятся пустой незримой тенью,

Сиянье сгинет без следа во льду глубоком,

И обратится жизнь моя простой мишенью.

И стынет в жилах кровь, и губы снег кусает,

Дыханье облачком последним рвется в небеса…

Тепло твоей руки меня никак не отпускает,

Твоя поддержка помогает верить в чудеса.

И в лютый холод мне проложен путь без сожалений,

Покуда снег твой заключен в касаниях нежных,

Не страшен больше лед и мерзлых тишина мгновений,

Ведь под защитой я в твоих объятиях снежных…

Проснулась Аркаша вместе с рассветом. Вчерашний вечер она помнила смутно. Сытный ужин отпечатался в подкорке как одно из приятнейших воспоминаний, а что было дальше – все как в тумане. Похоже, она умудрилась вырубиться. Вчерашняя нагрузка все-таки истощила тело. Хотя продержалась дольше, чем могла даже мечтать.

Забросив посапывающего Гучу на плечо, Аркаша заправила кровать и уселась на покрывало. Положив скунса на колени, она принялась поглаживать его мягкую шерстку.

На кровати напротив пошевелился во сне Маккин. Одеяло сползло, обнажив грудь юноши.

«Красивый. – Аркаша задумчиво накрутила на палец длинные шерстинки со спины Гучи. – Повезло рыбкам. Могли любоваться им целыми днями… О, а теперь и я могу. Повезло мне».

Стараясь не шуметь, девушка проскользнула в ванную комнату. Умывшись, она на цыпочках прошлась по помещению и растерянно замерла у стола. Если будет и дальше шататься здесь, то всех перебудит.

«Теньковская, марш на утреннюю пробежку! – скомандовала себе Аркаша, вспомнив, что в последние дни рьяно отлынивала от нее. – А иначе Коля будет в ярости и заставит делать на двадцать приседаний больше».