– Пап, ты принял Е-девяносто четыре?

– Принял, Окна Падают На Воробьев.

– Значит, ты принимаешь наркотики?

– Это не наркотик, просто лекарство, чтобы не тошнило, когда мы выйдем в открытый космос.

– Откуда ты знаешь, что будет тошнить, ты же никогда не был в космосе?

– Меня даже в автотранспе тошнит, а уж тут и подавно.

– У тебя глаза совсем красные.

– Да, вроде того.

– Сначала принимаешь Е-девяносто четыре, потом перейдешь на базз и умрешь от передоза.

– Да ну? Можешь обо мне не беспокоиться. Я не собираюсь ходить обкуренный.

Корабль, пробив облака, вышел за пределы атмосферы, и вдруг стало видно округлый краешек Земли. Зрелище было невероятное. Впервые в космосе! Все трое притихли. Из глубин мега-крейсера доносился странный глухой гул. За иллюминаторами открылась картина, впечатление от которой не в силах передать никакие видеозаписи. Земной шар остался позади. Каждый в этот миг испытывает одно и то же чувство: восхищенное изумление. Следом приходит ужасающее осознание собственной незначительности, за ним – чувство свершения. Ну, а потом возвращаются мелкие земные заботы, личные свары и обиды – словом, все то, что занимало человека перед прыжком через стратосферу в бесконечность небес, наполненных мириадами звезд, которых не увидишь с нашей замусоренной, закопченной планетки.

Седенкер взял Экзонареллу за руку и шумно потянул носом:

– Правда, на корабле чудесно пахнет?

Жена, ненадолго задержав на нем презрительный взгляд, обернулась к дочери:

– Так скажи, у тебя роман с Корнелиусом? Да или нет?

Конец ознакомительного фрагмента.