Иногда представляла, как сможет поразить. Пыталась предугадать его вопросы, сыпала своими правильными ответами… Чуть-чуть гордилась тем, что поступила дальновидно и теперь действительно могла предугадывать. Ведь пользуясь тем, что свободное посещение лекций предполагает не только возможность в принципе на них забить, но и ходить на те, которые интересны лично тебе, пусть ты и не записан на предмет, Санта посещала лекции Чернова. Он об этом, конечно же, не знал. В аудитории всегда хватало людей. Он наверняка не пытался высечь в памяти каждую мордашку. Тем более, что Санта обычно оставалась на галерке.

Старшекурсники относились к присутствию «левой малолетки» спокойно. Им куда интересней был сам Чернов. Харизматичный практик, чьи кейсы «основаны на реальных событиях», в реальности же помогают. Для магистров это уже важно. А для Санты… Наверное, важно было всегда. Она отдавала себе отчет, что хранить влюбленность к человеку, который когда-то был частью жизни твоего отца, а для тебя может разве что так и остаться кумиром в профессии, – дурость несусветная. Но опять-таки… Умом можно понимать всё, и при этом продолжать переживать… И ходить влюбленной.

Чудес Санта не ждала, дефилировать под офисом Чернова, чтобы привлечь внимание невзначай, не собиралась. Даже под машину бросаться или тревожить в соцсетях. Положа руку на сердце, была бы совсем не против, свою детскую влюбленность побыстрее пережить. Но как-то…

Это оказалось сложно.

Она ходила на свидания. Она встречалась с парнями. Она жила полноценно. Но в сердце всё равно хранилось два образа: отца и его ученика.

Скорее всего, отчасти из-за потери первого чувство ко второму и усугубилось. Санта потеряла своего самого важного, она зачем-то решила искать его в человеке, впитавшем науку и манеру…

И, кажется, нашла на свою голову.

Девушку часто возвращало в воспоминания о дне похорон. Он был, наверное, худшим в её жизни. Хотя худшей скорее всего была вся та смазанная неделя. Новость о кончине. Неверие. Необходимость что-то организовывать. Какие-то люди. Тихая пелена шока, укутавшая их с мамой дом. Морг.

Стоя на кладбище, чувствуя, как моросит дождь, Санта переживала адскую боль, которая усиливалась с каждым новым всхлипом мамы.

Сама она не плакала – не могла. Наверное, в первую очередь не могла поверить. И, возможно, позволить себе. Ей казалось, что если расплачется она – это и будет безвозвратный конец. Что он наступит с её признанием. Поэтому глаза были сухими, а душу разрывало.

Ей очень хотелось за кого-то схватиться так же, как мама держалась за неё. Но Елена не выдержала бы, а больше у них не было никого.

Вместе с этим осознанием пришел особенно сильный холод. Пробрало до дрожи. Санта помнила, что зачем-то скользила взглядом по толпе чужих людей, будто в ней ища поддержку. И единственный человек, чьи глаза заставили остановиться – был Чернов.

Он стоял поодаль. Сбоку. Ненавязчиво. Он не рвался с речами. Переговаривался с каким-то мужчиной. Увидел, что она смотрит на него. Не пытался ни улыбнуться, ни подбодрить, ни состроить скорбь. Просто выдерживал её взгляд, и Санте тогда показалось, что боль тоже выдерживал.

Это сложно объяснить, но для неё это было важно. Ведь редкий человек может смотреть в глаза в такие моменты. Всем почему-то стыдно, неловко, непонятно. Чернову – нет.

Тогда ей стало легче. Показалось, что он будто говорит: на меня можно будет положиться…

Но получилось, что Санта сама придумала – сама поверила. А потом сама же разочаровалась. Потому что положиться нельзя ни на кого. Они с Еленой правда остались одни. Но они сами же выгреблись. Честь им и хвала…