Понимала, что правильно будет отчитать, попросить больше никогда не лезть и написать в Веритас, что ждать её в понедельник не надо. Но сердце всё равно билось в бешенном темпе, а перед глазами мелькали картинки из её несбыточных профессиональных мечт.

Потому что Веритас – это величина. Потому что Чернов – это кумир. Только есть оговорка…

Первым Санта услышала тяжелый мамин вздох, потом быстрое, но уверенное:

– Я должна была это сделать, малыш. Ты заслуживаешь. И ты получишь…

– Мам… Заслуживают не так! Я не хочу, чтобы со мной возились из жалости…

Санта сказала правду, слышала, что мама цокнула языком.

– А кто тебе сказал про жалость? Тебе просто шанса не дают. Это нечестно, Сантуш. А Данила…

Елена только имя произнесла, а Санта тут же непроизвольно опустила взгляд, чтобы смотреть на руку и поднявшиеся дыбом волоски… Предательски выдающие с потрохами…

– Ты ведь помнишь, как отец им гордился. Он очень много ему дал, Санта. Поверь, Данила знает, как никто, насколько важна поддержка… И поверь, у него не настолько короткая память, чтобы…

Санта знала, что будет после «чтобы». Забыть всё добро Щетинского и их тоже забыть.

Так сделали почти все когда-то друзья. Партнеры. Товарищи. Должники.

Из широченного круга людей, заглядывавших Петру в рот при его жизни, после смерти слились без преувеличения сотни.

И речь не о том, что Елена или Санта требовали слишком многого. Они вообще ни от кого ничего не требовали. Но всё лицемерие этих людей сводилось к тому, что в День рождения Щетинского или в годовщину его смерти посторонние люди находили времени на то, чтобы написать пост о том, какая величина ушла и как много они не успели сделать вместе…

А позвонить Елене и спросить, ничего ли не нужно, – нет.

И особенно болезненно Санте было переживать тот факт, что Чернов – в числе этих людей. Он не кичился своей связью с Петром, которая была, пожалуй, куда более сильной, чем у других. Но со смертью отца он просто ушел из жизни оставленных им жены и дочери.

Ничего им не должен был, Санта это понимала… Но его безразличие всё равно делало ей больно.

Потому что к нему у Санты было особое отношение. Очень-очень особое…

По предплечьям снова пошла волна мурашек, Санта на секунду зажмурилась, чтобы вернуться в реальность, кашлянула несколько раз…

– У него такая же память, как у всех, мам. И ты не должна была… Я не хочу чувствовать себя обязанной… Чернову.

Произнести заветное «Данила» Санте было сложно. Правда она в жизни не обращалась к этому мужчине по имени. Она вообще к нему никак не обращалась. Обычно просто глотала язык и терялась. Выглядела, наверное, как недоразвитая дура… А он усмехался немного иронично, слегка искристо и говорил: «привет»…

Чернов просто проявлял дружелюбие к дочери начальника, а дочь… Наверное, действительно дура, раз ей хватило этих улыбок и тихих приветствий, чтобы влюбиться. И не хватило четырех лет, в которые он продемонстрировал лучше некуда: она ему не интересна как человек, чтобы успокоиться.

– Санта, – с тем, как голос младшей Щетинской уверенность терял, голос старшей становился всё более твердым. Иногда Елена тоже пыталась достать из закромов памяти тон и аргументы мужа. Очень редко. Но всегда умело. – Я уже позвонила Даниле. Данила уже сказал, что с радостью поможет тебе со стажировкой. Раз ты мне звонишь – тебе уже написали и наверное пригласили на собеседование…

– И задания отправили…

Санта перебила тихо, признаваясь на выдохе.

– Вот видишь… Тем более… А теперь подумай, как мы будем выглядеть, если после всего этого ты напишешь, что произошла ошибка и стажироваться в Веритас ты не хочешь… Ну это же глупость, Сантуш…