— Но хорошо всё, что хорошо заканчивается, — улыбается он, — подтягивая «ужаленную» и присаживая к себе на колено. — Боишься, Адриана?

— Ещё как! — смущённо убирает эта пугливая, бледнокожая до голубизны, девушка за ухо рыжеватые волосы, хлопая белёсыми ресницами. — Я вообще моря боюсь. Ни за что бы не полезла.

— А почему ежей назвали цветочными? — другая девушка тоже рыженькая и тоже из новеньких выступает вперёд. Её я запомнила по очкам.

— Они похожи на экзотические цветы, Лиз, — показывает Адам руками, — такая круглая розовая шапочка, состоящая из множества, казалось бы, безобидных цветоножек. А вот и новый крюшон! Ещё потанцуем или пойдём на балкон смотреть фейерверк?

В общем, голоса ожидаемо разделились. Но думаю, он прекрасно знал, что сейчас будет именно салют. Потому что, сначала он встаёт, не позволив Адриане рухнуть на пол с его колена, а потом, недолго думая, поворачивается и поднимает меня на руки.

— Салют, значит, салют! — идёт он со мной на руках на балкон.

Я знаю, как мне сейчас люто завидуют, что я поступила необдуманно, неразумно, неосторожно и при этом выиграла такой «приз»: бесконечное внимание Адама. Но, обвивая руками его шею, думаю о другом: что я чувствую себя в его руках как дома, но это дом, в который возвращаешься после долгого отсутствия. Мне словно чего-то в нём не хватает. Я запомнила его другим. То ли мебель переставили, то ли картину перевесили. Не могу понять, что опять не так.

Но он не такой!

Он знает всех девушек по именам, даже новеньких. А оставшись без наушника с утра не мог вспомнить даже моё «парное» своему имя. Неужели из-за меня специально выучил?

Он пахнет тепло. Южной ночью. Солёным ветром. Цветущими апельсинами. А в обед на меня веяло свежестью арктических ледников. Озоном. Небом перед грозой. Сменил духи?

А ещё он какой-то приторно правильный и любезный. Где резкость? Где красование собой? Где доминирующая мускулинность? Где «плохой парень»?

Или его плохое «я» просыпается только наедине? В спальне, где девушку можно ударить наотмашь, а потом засунуть в неё свой нелиберальный карающий член? А когда этот «петух» находится в курятнике, то невольно включает режим «хороший отец», привлекающий самочек на подсознательном уровне? Он добросовестный, спокойный, надёжный, склонный к сотрудничеству — отличный кандидат для  воспроизведения потомства.

— Как зовут твоего брата? — ставит он меня к перилам балкона и упирается в них руками в двух сторон так, что я невольно оказываюсь в кольце его рук.

— Давид, — откликаюсь я. — Но я зову его Додик.

— Жестоко, — усмехается он.

— Это моя месть ему за то, что он мелкая сволочь. Ему, конечно, не нравится. Но он всё равно вредный маленький гад, врун и ябеда. А ещё я его дико люблю.

— Не поверишь, у меня тоже есть брат, — смеётся Адам, — правда старший. И такой же засранец. Но хуже всего, что я его тоже люблю.

Дальше нам не дают говорить залпы фейерверка и восхищённые вопли девчонок.

В ночном небе снопами рассыпаются разноцветные искры, с треском разлетаются и опадают каскадами. Но я, воспользовавшись тем, что Адам ушёл (не может же он уделять внимание мне одной) бросаю перила и хромая, возвращаюсь в комнату.

— Не любишь салют? — с удивлением вижу я у шоколадного фонтана Кейт.

— А ты? — покрывает она жидкой глазурью клубнику, насаженную на тонкую палочку. И как ни странно, на неё даже брызги не летят.

— С некоторых пор все эти выстрелы напоминают мне похороны, — морщусь я от неприятных воспоминаний как с почестями хоронили папу.

— А мне войну, — откусывает она ягоду. Пачкает губы. Капает шоколадом на грудь. В общем, зря я засомневалась в её аккуратности.