Парш был здесь, и он, наверное, подошел. Встал вплотную за спиной и поинтересовался:

– Чего не здороваемся?

Димка, как раз успевший продышаться и убедиться, что вроде отделался легкой взлохмаченностью внутренней поверхности щек, сглотнул, поддел на сей раз совсем некрупный пищевой комок, обдул его и приступил к тщательному пережевыванию.

– Братёк, в уши долбишься? – спросили за спиной, пока не трогая.

Вторая ложка прошла вообще гладко – размер оказался правильным. Поэтому Дима зачерпнул ровно столько же и продолжил прием пищи.

– Димон, ты если из-за футболки обиделся, не обижайся. Хочешь, я тебе свою отдам, я не надевал еще? Отдам, вечером. Я просто хотел, чтобы пацаны посмеялись.

Тут еще что было хорошо – если бы подобный разговор происходил в нормальной обстановке и лицом к лицу, Димка, как обычно, пытался бы держаться прямо и смотреть Паршу в глаза – в итоге шею бы скрючило, взгляд стал бы мокрым и умоляющим, и гнида эта, хихикая, хохмя и извиняясь, снова победила бы до начала боя, – а пацаны смеялись бы, как он и хотел. А тут Димку поддерживала и спинка стула, и необходимость проталкивать кашу сквозь горло, так что любая попытка закостенеть в неправильной позиции пресекалась шлепком пищевой цепочки. Впрочем, в позиции загривком к собеседнику были и недостатки.

Парш схватил Димку за подбородок, рывком задрал его голову, сам согнулся, глаза к глазам, и тихо сказал:

– Ну извини, блин, серьезно.

Димке надо было хватать Парша за уши и бросать в стенку или рушиться всей тяжестью назад, чтобы сломать паскуде, например, колени – да хотя бы ноги отдавить. Но он не смог даже обдумать подходы к этим вариантам, потому что немо зашелся от мучительного пресечения жизнедеятельности – гречка полетела не в то горло. Димка засипел, с силой дернулся – и тут Парш его отпустил. И Димка влетел лицом в кашу. Успевшую, слава богу, чуть остыть.

Парш, кажется, ойкнул и сразу айкнул.

Мягкая крупа разом забила глаза и нос, Димка со свирепым вдохом взлетел над столом, оглушительно чихнул, наскоро протер глаза, схватил тарелку, быстро развернулся, чтобы перебить ею горло Паршу, и обнаружил, что Парш стоит спиной к нему, неловко завернув руку за спину, и беседует с соседним столом. Вернее, только с обладателем бронзового затылка – остальные пацаны замерли глазами в тарелки. Зато затылок собственной почти не убывшей порцией совершенно не интересовался – в тарелке даже ложки не было. Он сидел, оперевшись на локти, отщипывая мелкие клочки от куска серого хлеба, скатывал их в бусинки и забрасывал в рот, будто семечки, и разглядывал Парша серыми, как хлеб, глазами.

– Орел, рамсы попутал? – спросил Парш страшным голосом.

– Чем-то недоволен? – осведомился затылок и раскусил очередной хлебный шарик.

– Я тебе этой ложкой сейчас глаз выну, – пообещал Парш.

Ложка валялась на полу метрах в трех, не алюминиевая, а стальная или, судя по сложному черенку, даже мельхиоровая. Видимо, личная затылкина. Видимо, тяжелая. И видимо, не выбившая позвонок – иначе Парш валялся бы рядом с ложкой, – но оставившая спине гада болезненную особенность надолго.

– Слушай, я щас вообще испугался, – сказал затылок, не меняя позы. – Вон ложка, вот глаз. Вперед, айда пошел.

Парш перестал наконец растирать больное место, но за ложкой не пошел, решив, очевидно, прояснить все позиции на берегу, до уханья в увечный омут.

– Ты чего хотел-то? За терпилу заступиться? Вы, типа, друзья? Так нет, это мы друзья и сами разрулим. Или ты, типа, пионер?

– Отчет нужен?

– Ну, ты объясни, я, может, пойму.