Тихомиров никак не комментирует мои слова, спрашивает о другом:

– Как тебе в Питере живется?

– Хорошо. Я еще со школы мечтала туда переехать.

– Климат там своеобразный.

– Мне нравится. Хотя иногда, конечно, пасмурность загоняет в депрессняк.

– Ты там в штанах с начесом бегаешь?

Я смеюсь. Вот может же нормально общаться, если захочет.

Вскоре мы выходим на площадь, а перейдя дорогу, идем к небольшому кафе на углу соседнего с ЗАГСом здания.

– Когда мы мелкими были, тут магазин был, – говорю зачем-то, как будто Тихомиров не знает.

– Бегали сюда за бухлом? – хмыкает он, я только глаза закатываю.

– Ну не все же были такими правильными.

– Откуда ты знаешь, что я правильный? Может, я тайком от всех лакал водку.

– Представляю это зрелище, – улыбаюсь, усаживаясь за столик. Кафешка так себе, но кофе делают, так что переживу.

– Знаешь, ты почти не изменилась, – говорит вдруг Гордей, и я странным образом напрягаюсь.

– Надеюсь, это комплимент, потому что в школе ты наверняка меня ненавидел.

Он усмехается, глядя в окно.

– Наверное, комплимент, – отвечает загадочно. Ладно, лучше не лезть в эти дебри.

– Ну о тебе не могу того же сказать, ты, конечно, очень изменился. Впрочем, и сам об этом знаешь. Когда успел вообще КМС получить?

– Я спортом занимаюсь с первого курса института.

– Круто. И когда ты время находишь? Димка сказал, у тебя своя строительная компания.

Приврала немного, не Димка мне это сказал, а Ирка, но будем надеяться, Тихомиров не будет пытать друга.

– А вы с ним неплохо сдружились, – усмехается Гордей.

– Ну он не пытался завалить меня в первый же вечер.

Так себе шутка, но Тихомиров смеется. На вид, вполне искренне.

– А вы с Алфимовой чего по киношкам ходите? – решилась спросить. Он неопределенно пожимает плечами. Тот ещё ответ, конечно.

Допив кофе, выходим на улицу, Гордей спрашивает:

– Подкинуть тебя домой?

– Нет, у меня тут машина недалеко, – окидываю его таким взглядом, что он сразу спрашивает:

– Что?

– Можно потрогать? – показываю пальцем на его кубики, Тихомиров в удивлении распахивает глаза.

– Ты как малолетка, Белогородцева, – усмехается на мои слова.

– А что, интересно же, каменный он или нет. Ну дай потрогать, тебе жалко, что ли?

Он только головой качает, вздернув брови. Потом разводит руки в разные стороны.

– Ну трогай.

Аккуратно подношу ладонь и надавливаю пальцами на кубики. Капец, реально каменные. Это сколько же времени он в спортзале проводил и проводит, чтобы добиться такого результата. Впрочем, есть за что бороться. Когда тело в итоге становится таким красивым и притягательным....

Я не замечаю, как веду пальцами вниз, и только когда оказываюсь ниже пупка, чувствую захват и поднимаю на Гордея глаза.

– Это уже не пресс, – говорит он, глядя тяжелым взглядом, я краснею, вытаскивая руку из захвата.

– Извини, – буркаю, пряча глаза и испытывая неловкость. – Ладно, мне пора. Пока.

Махнув рукой, разворачиваюсь и быстро иду в сторону машины. Вот ведь идиотка, так хорошо все шло, Тихомиров перестал быть непроницаемым, заговорил нормально – и тут приспичило мне пресс потрогать. Определенно, ему это не пришлось по душе. Злой такой стал. Как будто я с него прилюдно штаны сняла, не знаю.

Вдруг вспоминаю, как в школе после урока физкультуры мы с девчонками уговорили одного из ребят утащить у Тихомирова футболку, и ему пришлось идти на урок с голым верхом. Тогда, конечно, ни о каких кубиках речи не шло. Нас потом училка отругала, всем написала замечания, а над Гордеем все смеялись и обзывали его жирдяем.

Закусив губу, сажусь за руль и некоторое время смотрю перед собой. В груди разрастается непрошеная совесть. Где она была в семнадцать, спрашивается, когда мне хватало ума делать такие вещи? Точнее, ума явно не хватало.