– У меня протечка, – сказала я как можно более ровным голосом, чтобы не выдать своего волнения.

Екатерина Ивановна от души засмеялась, наклоняясь на скрипящем деревянном стуле и протягивая руку к ящику.

– Давненько у нас такого не было. Что, Долохова, совсем за менструациями не следишь? – ее голос звучал ласково, но фальшь чувствовалась за версту.

Она вовсе не собиралась по-дружески подколоть меня или попытаться утешить шуткой. Медсестра обожала упрекать молоденьких девочек по поводу и без повода. Если одна «слишком тощая», другая – «отъела бока». Третья «слишком рано отрастила грудь», – как будто это преступление для подростка, – а четвертая «недоразвилась в ее-то годы».

Медпункт прославился, как место страданий: в него приходили за помощью для тела, а уходили с разбитой душой. Я смотрела в эти темные глаза и видела в них холодную зависть. Зависть разведенной женщины, судя по следу от кольца на ее безымянном пальце. Помню слухи о медсестре: у нее не могло быть детей. Поэтому она отрывалась на нас, чужих детях, соизволивших явиться на свет.

– Календарь веди, Долохова, – Екатерина Ивановна покачала головой, протягивая мне спасительную упаковку. – Еще и в белых джинсах пришла. Спроси у бабушки, как женщины в ее время с подобным справлялись.

Я уставилась на нее, чувствуя, как слова просятся наружу. Все учителя в школе в курсе моей ситуации. Даже директор позволил мне не сдавать деньги на всякие праздники, экзамены и прочие подготовки.

– Ладно, неважно, – отмахнулась она, возвращаясь к своим делам. – Следи за своей бабкой, а то у нее маразм в развитии.

– Спасибо, – процедила я, спрятала полученный трофей и ушла в туалет.

Рюкзак в классе остался нетронутым, что не могло не радовать, но джинсы все равно испачкались. Пришлось ходить с кофтой на бёдрах до конца учебного дня.

Я злилась на Тараса, на школу и на эту поганку Люсю. Как назло, именно в тот день, когда мне захотелось погулять с Тарасом в обновке.

Запиликал мобильник, оповещая о новой смс-ке.

«Сегодня приду поздно. Иди домой», – написал Тарас.

Я недовольно нахмурилась, сжимая телефон. Дурацкий день! Обведу его красным маркером, чтобы не затупить в октябре.

С противоположной стороны улицы слышались радостные возгласы и смешки: одноклассники дурачились, что-то бурно обсуждая. Я пригляделась: в шумной компании был Михаил. Он выдохнул облако пара, наверняка с вишневым ароматом – Михаил его обожал.

Одноклассник посмотрел на меня, и я поспешно отвернулась. После того случая на вечеринке стыдно было смотреть ему в глаза. Даже несмотря на то, что он предпочел мне Машку. Она девчонка неглупая, но ужасно стереотипная: светлые соломенные волосы, собранные в пучок, осторожно подкрашенные глаза и огромные приклеенные ресницы. Когда смотришь на них, сразу понимаешь, про кого пели братья Гримм^>5.

* * *

Говорят, завидовать плохо. А что делать тому, у кого ничего не было изначально? Добиваться всего самому, конечно, похвально, но поравняться с другими в статусе – проблематично. Особенно в двадцать первом веке.

Серый четырехэтажный дом с запущенным палисадником, но без мусора, встречал меня как всегда неприветливо. На весь двор расставили три фонаря: первый горел всегда, второй мигал на пути от ворот до моего подъезда, а в третьем давно выбили лампу. Зимой, когда рано темнеет, становится особенно жутко. Так и кажется, словно по пятам ступает маньяк, который собирается тебя либо прирезать, либо изнасиловать.

Раньше спасали наушники-капли, но потом я отказалась от идеи заглушать окружающий мир. Ровесники постоянно затыкают уши, лишь бы не слышать ничего, кроме музыки и собственных мыслей. И я была такой же, пока не решила взять волю в кулак и перестать портить слух.