Маг поднялся с кровати и кивнул незнакомцу, принимая предложение. Тот указал ему направление и последовал за ним. Маг угрюмо молчал. Их спасли. Их кровь здесь никому не нужна. Значит, либо их считают богами, которым до сих пор поклоняются. Либо знают правду. Лайгон надеялся на второй вариант, потому что притворяться богом он не смог бы, и рано или поздно их бы раскусили и жестоко наказали за ложь.

Пока он размышлял об этом, мужчина привёл его в какую-то комнату и прикрыл за собой дверь. Большая деревянная купель была наполнена водой, от которой поднимался пар. Рядом на полочке лежали пучки каких-то трав, и запах их ощущался во влажном от пара воздухе.

- Полотенце и чистая одежда вон там, - он указал на аккуратный шкаф с приоткрытой дверцей, позволяющей увидеть, что полки забиты какими-то вещами.

Маг кивнул, и незнакомец направился к двери, намереваясь покинуть помещение.

- Кто я? – решился спросить Лайгон, трогая воду в деревянной купели и искоса глядя на мужчину.

- В смысле? – не понял вопрос собеседник.

- В прямом, - ответил маг. – Хочу услышать от тебя, кто я…

- Твоя голова была ушиблена, - начал объяснять мужчина. – Возможно, память немного затуманена, но скоро это пройдёт…

Лайгон вздохнул и повторил вопрос:

- Мне просто хочется сейчас от тебя услышать, кто я. Это что, такая трудно выполнимая просьба?

- Нет, - растерянно ответил неизвестный, но решив, что раз гость настаивает, можно и рассказать ему, улыбнулся: - Ты Лайгон. Сын Мэггона, правителя Валинкара. Ты маг. Ты брат Феронда. Ты наш гость. Что-то желаешь уточнить?

- Да, много чего желаю уточнить, но ты прав, сперва стоит отдохнуть… - он улыбнулся незнакомцу уголками губ и искренне сказал: - Спасибо.

Маг остался один в комнате, разделся, снял повязку с израненной руки и залез в воду. Долго разглядывал свои лодыжки, кожа на которых давно была стёрта, и на месте оков остались красные отвратительные на вид полосы. Лайгон сжал кулаки, размышляя, как побольнее отомстить за всё Гринору. Самым обидным было то, что в любом случае его не казнят. Он предал своих сородичей, почти погубил их, заставив терпеть боль и унижение. Но Мэггон не позволит убить его из-за своих глупых традиций. Лайгону подумалось, что, будь он более сильным магом, уничтожил бы предателя своими руками. Но он не был сильным магом. Он вообще не был сильным. Маг оглядел своё поджарое тело, сильно исхудавшее за последнее время, и подумал, что надо будет заняться собой. Если не магией, так физической силой однажды отомстить за себя и за брата. И пусть Мэггон делает с ним потом, что хочет. Но Гринора следовало убить.

Он ужаснулся этой мысли, вспомнив Ореливия. Но нет. Он не собирался ненавидеть всех. И убивать тоже не хотел. Никого, кроме Гринора. А это большая разница. Но всё же ненависть впервые проникла так глубоко в его сознание. Ненависть к одному единственному валинкарцу. Тогда Лайгону казалось, что это совсем не то, чего стоит бояться. Он уговаривал себя не думать о том, что это опасно для него и его сознания. И уговорить не получилось. Лайгон испытал стыд за то, что поддался столь мрачным чувствам. Лайгон закрыл глаза. Никогда и ничем он не станет похожим на Ореливия. Никогда. И ни чем. Он не поднимет руку на своего сородича. Не из-за правил и традиций, не из-за страха за своё будущее. А из принципа. Он – не такой. Маг решил, что брат не должен знать о посетивших его мыслях. Не должен догадаться. Сперва следовало добраться до дворца и попытаться добиться справедливого наказания для Гринора. Приговор провести всю жизнь в темнице вполне бы устроили мага. Не было причин думать, что Мэггон не пойдёт на это, и потому Лайгон отбросил в тёмный угол своей светлой души мысли о возмездии.