С порога она поняла, что в этом постоялом дворе останавливаются не только дворяне: в зале таверны витал густой смрад от немытых тел, прокисшего пива и перегара. Ей стоило усилий, чтобы не сморщить нос. Не обращая внимания на пьяные комплименты и нарочито-восхищённый свист, прошла прямиком к стойке и потребовала предоставить комнаты.

Хозяин моментально расценил её внешний вид, расплылся в наигранной слащавой улыбке и заверил, что «усё сейчас всенепременно будет, леди»: и комнаты для неё и её слуг, и достойный уход для её лошадей, и ужин с мясом и сладким пирогом…

Маша не слушала. Оплатила сразу, не торгуясь, окликнула строившую глазки мужикам свою молоденькую служанку и вместе с ней поднялась наверх. Эта девушка не была её личной горничной, у той заболели брат и сестра в деревне, и Маша была вынуждена дать ей отпуск, а взамен взять вот эту… «прости-хоспади». О чём теперь было уже поздно жалеть.

Мрачное предчувствие беды не отпускало Машу с того самого момента, как она увидела местный контингент. Всю ночь ей казалось, будто кто-то тихо скребся в дверь, как если бы пытался открыть замок отмычкой. В этот момент она поняла, какой была самоуверенной, отказавшись от сопровождающих охранников: ей не хотелось излишне утяжелять карету, чтобы лошади могли скакать быстрее, а, оказалось, поступила весьма неумно.

Промыкавшись в неуютной чужой постели, лишь забрезжил рассвети небо посветлело, она дала слугам распоряжение выдвигаться: ей хотелось скорее убраться из этого места. Чувство, что за ней следят, не отпускало Машу даже в тот момент, когда карета выехала с постоялого двора. И позже, когда они отъехали на достаточное расстояние, лишь усилилось.

Поэтому то, что цокот копыт её четвёрки умножился, как если бы у лошадей выросли дополнительные ноги, Маша заметила сразу. Приоткрыла занавеску, выглянула и сразу обнаружила стремительно нагоняющие их неприятности.

– Гони! – что было мочи крикнула она кучеру, и тому не пришлось повторять дважды.