– Серж, мы же не беспредельщики. Просто все должно быть в рамках приличий. Усик, я уверен так и встречается со своими дружками. Да и все остальные, кто тогда попал под нашу горячую руку, тоже живы. Просто зачем они вот так вот в открытую тут устраивали всю эту сраную вакханалию.

– Я выбрал, – обратился Сергей к девушке и когда та подошла, держа наготове блокнотик и ручку, продолжил. – Кебаб из баранины с овощами. А вы что парни?

– Мы русские и пьем только русское. А потому тащи литр Русского стандарта, – заржал Никита. – Только неси целую бутылку. Принесешь распечатанную, я ее собственноручно в глотку вашего хозяина вылью и попадет этот правоверный любитель мальчиков прямехонько в ад. А к водке, пельмени и квас.

– Не много ли литра на троих? – спросил Сергей. – Мне с утра за руль.

– Нормально. Мне тоже. – успокоил его Евгений. – Никто не заставляет нас нажираться. Каждый может остановиться, когда посчитает нужным.

Только вот когда бутылка опустела никто их них даже не подумал остановиться, и они заказали еще одну.

С этого момента вчерашний вечер раскололся на десятки фрагментов различной длительности. Собирая их утром, он ощущал себя режиссёром, монтирующим клип панк-группы. Он помнил, как они выходили курить на улицу и рядом с ним почему-то всякий раз оказывалась та самая миниатюрная официантка. Она прижималась к нему, будто ночь была прохладной, а он держал ее за плечи.

Затем он спорил о чем-то с Усиком. Предмет спора он вспомнить уже не мог, но помнил свою обиду на армянина, на то, что тот чего-то никак не хотел понимать. Хозяин бара сидел с угрюмым видом и это раздражало и бесило Сергея.

Следующими в памяти задержались воспоминания о темном коридоре, по которому он крался, шатаясь и держась за стену, а также о том, как блевал, склонившись над обосанным унитазом. После чего полоскал рот, разглядывая себя в зеркало и думая о том, что вероятнее всего уже умер: настолько бледным казалось ему его лицо и темными мешки – под глазами.

Когда Сергей вернулся за стол, голова немного прояснилась и разговор с Никитой он запомнил почти дословно.

– Скажи, Никитос, если бы тебе предложили прожить жизнь заново, неужели бы ты ничего не изменил?

– Ты о чем сейчас?

– Да так. Как в целом, в метафизическом смысле, так в тоже время и в грубом приземленном. Не думал, что буду рефлексировать, вспоминая свои школьные годы. Но мне кажется, мы много сделали неправильно. И мне… ну да, мне стыдно и неприятно…

– У-у-у-у, – протянул Никита. – Как у тебя все запущенно, братело. Что-то мне подсказывает, что ты из-за Усиковских педиков расстроился. Но мы ж никого не убили и даже не покалечили. Хотя я считаю, что имели полное право. Мне противна и мерзка сама мысль, что эти недочеловеки могли бы тут собираться и устраивать свои оргии.

– Да, не…

– У меня если ты не знал уже сын родился. Сейчас ему год с небольшим. И мне бы очень не хотелось, чтобы один из этих пидоров заманил бы его сюда и совратил.

– Я понимаю тебя, Никитос. Я не об этом.

– Тогда, о чем?

– Они тоже люди. Мы могли бы просто поговорить. Поделиться нашими страхами друг относительно друга и решить все это по-другому.

– Да как хоть с ними по-другому разговаривать! Ты им только дай слабину, они тут же тебе на шею сядут. Оглянуться не успеешь, как вместо парада победы на красной площади будут свой гомосячий парад проводить и по всюду во власти своих посадят, чтобы те только их интересы защищали.

– Мы все люди в первую очередь, а значит сможем договориться. Вот как я теперь думаю. Мне неприятно вспоминать что мы творили.