– Брюхо болит? – посочувствовал хозяин. – Отхожее место вон там, на огороде.

Прошка закрылся ненадолго в дощатом домике, потом пробрался к сгоревшей бане и набрал угольков.

Важничая перед сельскими ребятами, он чмокнул Вербе. Загремела телега по пыльной дороге.

Горшки тётке Клавдии понравились, похвалила: «Умеешь выбирать!» Мешочек она развязала, понюхала, растёрла пальцами уголёк в пыль и одобрительно улыбнулась.

– В самый раз уголёк… Позови, Пронька, Настёну. Где она, во дворе?

Настёна укладывала дрова в поленницу. Услышала Прошку, отряхнула передник от сора и вошла в избу.

Тётка Клавдия стала вдруг очень ласковой. Принялась оглаживать Настёну по спине и плечам, говорить, какая она красивая, умелая и послушная девка. Та застеснялась, покраснела, знать, никогда таких слов от хозяйки не слышала.

– На-кась, возьми на орехи. А теперь ступай, ступай работать.

Настёна ушла, зажав в кулаке пятачок. Прошка видел, как она быстро и весело носила дрова целыми охапками, потом начала потирать поясницу и прихрамывать.

К вечеру Настёна расхворалась, прилегла в кути, а тётка Клавдия – вот чудеса! – взбодрилась, ожила. Взялась топить баню, приговаривая, что пар и берёзовый веник всю хворь выгонят.

В один из дней Настёна после утреннего чая перемыла посуду, повозилась у рукомойника и прошмыгнула в куть. Вышла оттуда принаряженной, в новом красном сарафане, с бусами на шее.

– Куда это? Ишь, буски нацепила. Иль работы нету? – недовольно покосилась хозяйка.

Настёна вспыхнула и стала красной, как сарафан.

– Можно проведать своих? Я скоронько.

По тому, как она понизила голос, Прошка понял, что говорить ей об этом тяжело.

– Своих… А я тебе кто, чужая? – посуровела тётка Клавдия.

– Тоже… своя, – едва выдавила Настёнка.

– Кукла с глазами… Ладно уж, иди.

Та, радостная, выскочила за порог. Прошка колебался всего секунду.

– Тётенька Клавдия, а можно и мне? В лавку семечек обещали привезти.

Она отпустила сразу. Наказала переодеться в чистое, чтобы злые языки не болтали, будто на заимке сироту в чёрном теле держат. Прошка мигом взлетел на чердак, проворно скинул старую одежду и надел новую. Он думал догнать Настёну у озера, дальше пойти вместе и расспросить про «своих». Неужто есть у ней мать и отец? Небось, подобреет привереда на радостях-то, перестанет шипеть и кривить губы.

К его замешательству, Настёнки на тропе не было, не виднелся среди деревьев красный сарафан. Прошка припустил во все лопатки и одним духом добежал до Николаевки. Все глаза промозолил, а Настёны не заметил. Купил в лавке стакан прелых семечек и побрёл назад.

Настёнино «скоронько» растянулось до поздних сумерек. Тётка Клавдия с ворчанием сама принялась замешивать тесто на хлеб в кадке – деже.

– Тётенька, а Настёна к мамке пошла? – спросил Прошка.

– Тебе что за интерес? – отозвалась из кути хозяйка. – Матки нету у ней, померла давно уж. Батька остался, мачеха да двое ребят от неё.

Прошка узнал, что мачеха Настёну не любит, отец у неё пьяница-распьяница, да и буйный к тому же. Налакается винища и крушит всё, ни одной целой кринки и горшка не оставит, всё разобьёт до «черяпков». Мачеха с ребятами у соседей пережидает, пока мужик её не свалится замертво. Настёна приблудилась на заимку год назад и осталась, тётка Клавдия давно хотела помощницу. А мачеха сказала: «Девка взрослая, замуж скоро выдавать. Пущай поработает за харчи».

У Прошки к глазам подступили слёзы.

– Ты её пожалела? – спросил он с дрожью в голосе.

– Я вообще не жалистная. – Хозяйка отряхнула от муки руки. – Людей не люблю, а баб особенно. Ну, неча болтать, ступай на подловку. А эту куклу с глазами я проучу.