– Почто машете лапами?! Убирать небось мне придется! Чтоб вам гореть в огне!

Соня стояла рядом с Фейгой, не сводя с происходящего глаз.

– Панове, прошу вас! Не надо делать бедлам! – кричал Лейба, мечась между полицейскими. – Кто даст мне денег на ремонт? На чем будут спать мои несчастные дети? Не надо ломать мебель, панове! Не крушите стены! Скажите, что ищете, и я вам все выложу на блюдечке, панове!

На него не обращали никакого внимания, пару раз сильно толкнули, а худощавый полицейский ударил его так, что Лейба отлетел к своим детям.

– Вот, – жалостливо объяснил он высокой Фейге, – твой отец обращается к ним как к людям, а они бьют его как скотину.

– Так они сами ведут себя как скотина! – не выдержала Матрена.

– Сейчас же замолчи! – прикрикнул на нее Лейба.

Соня придвинулась к отцу, одними губами спросила:

– Они что-нибудь найдут?

Отец бросил на нее испуганный взгляд, едва заметно отрицательно повел головой. К ним тут же быстро подлетел худощавый господин.

– О чем ты спросила у папы, девочка?

Соня молчала, глядя на пана большими немигающими глазами.

– Она спросила, – вмешался Лейба, – может ли отлучиться по-маленькому.

– Я не пана спрашиваю, а панну. Что панна сказала своему папе?

Соня молчала.

– По-маленькому она хочет, – снова вмешалась Матрена. – По-маленькому, пан офицер!

– Матрена! – взорвался Лейба.

– Ой, не орите вы на меня, если полицейских испугались, – отмахнулась та.

– Пан начальник, – подала голос Фейга, – оставьте ребенка в покое.

– Не мешайте, пани. Я веду допрос.

– У вас дети есть? – не отставала Фейга.

– Есть, двое, – ответил полицейский. – А при чем тут это?

– Окажись они в положении этого ребенка, они бы не только описались, но и обкакались.

Соня хохотнула в кулачок, Лейба испуганно взглянул на старшую дочь, а Евдокия от противоположной двери укоризненно покачала головой.

Была глубокая ночь. В доме стоял полнейший бедлам – все было разбросано, развалено, разрушено. Из домочадцев никто не спал: ни Евдокия, ни Фейга, ни Соня. Дети сидели на обломках кровати, мачеха продолжала стоять в дверном проеме. Матрена расставляла по местам какие-то вещи. Все наблюдали за допросом, который вел господин в цивильной одежде.

За спиной Лейбы стояли несколько полицейских, сам он сидел на обломках, которые с трудом можно было назвать стулом. Человек в цивильном расположился напротив. Он смотрел на старого еврея внимательно, с нескрываемой неприязнью.

– Ну что, пан Лейба? Будем признаваться или в очередной раз морочить голову?

Тот виновато улыбнулся, с готовностью кивнул.

– Конечно признаваться, пан офицер. Только сначала объясните, в чем я должен признаться?

– В который раз вы меня видите?

– В своем доме?

– Да, в вашем доме.

– Наверное, в первый… Знаете, я старый больной человек, и у меня плохая память на лица. Особенно на такие.

– Напомню, в пятый. Загадка: почему это я так часто к вам наведываюсь со своими людьми?

Лейба пожал плечами, улыбнулся:

– Наверно, кто-то вам здесь понравился. Может, даже моя старшая дочь.

Пан офицер перевел брезгливый взгляд на напрягшуюся Фейгу, придвинулся почти вплотную к Лейбе, свистящим шепотом сообщил:

– Скупка ворованного, перепродажа, контрабанда. Фальшивые деньги. Все это висит на тебе. И я поймаю тебя, Лейба. Сегодня не поймал – поймаю завтра.

Тот захлопал ладонями по тощим ляжкам, поднял глаза к потолку, забормотал:

– Боже мой, боже мой, за что ты меня так наказываешь? – И с недоумением спросил офицера: – Хотелось бы знать, кто наговорил вам обо мне столько глупостей?

– У заборов есть уши, а у домов глаза.