– Нет.

– Мир рушится, наступает вселенская катастрофа. Поэтому надо любить, наслаждаться, писать стихи, читать их всякому быдлу, которое ни черта не понимает в поэзии, но все равно читать, рыдать, проклинать все на свете, поднимать тщетно руки к небу, прося у Господа пощады!.. Ненавижу власть, ненавижу страну, народ! Ненавижу и боюсь революцию, к которой призывают безумцы! Я боюсь, милая! Но спасение есть. Спасение только в одном – в любви!

Табба, зачарованно глядя на него, какое-то время молчала, затем прошептала:

– Я люблю вас.

Он взял ее за подбородок, приблизил девичье лицо к себе.

– Молчите… Любить надо молча!.. Молча… – Резко отодвинулся и стал смотреть на темную речную воду за мостом.

Табба вдруг вжалась в самый угол пролетки, боялась вздохнуть, пошевелиться, глохла от грохота колес по булыжникам.

Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.

Поэт отпустил повозку, подхватил актрису под руку, быстро миновал высокую вертящуюся дверь.

Швейцары склонились перед импозантной парой, Рокотов направился к портье, сунул ему гостиничную визитку, получил ключ и повел девушку в глубь богатого вестибюля.

На какой-то миг поэт замешкался в поисках лестничного марша, затем быстро зашагал в сторону лифтовой площадки.

Сопровождающий лифтер поклоном поприветствовал гостей, поинтересовался:

– Какой этаж, господа?

Поэт мельком взглянул на ключ в ладони, бросил:

– Пятый.

Лифт на пятом этаже остановился, поэт бросил взгляд по сторонам, определяя, в какую сторону идти, взял девушку под руку и уверенно повел ее по длинному, выложенному ковровой дорожкой коридору.

Дверь открыл легко и привычно.

– Прошу.

Табба вошла в номер и с приятным удивлением спросила:

– Вы здесь живете?

Номер был не менее чем пятикомнатный, с хорошей мебелью, с тяжелыми шторами, с камином.

– Да, я здесь живу, – ответил Рокотов, снял пальто, бросил его в одно из кресел, повернулся к девушке. – Поэт иногда должен позволять себе некоторые роскошества. – Он крепко и решительно обнял Таббу и стал целовать ее.

Она полностью подчинилась ему, отвечала на поцелуи трепетно и страстно, трогала пальцами его лицо, задыхалась от тяжелых, хорошо пахнущих волос, ноги ее подкашивались.

– Я жажду любви!.. – бормотал он. – Скажите же что-нибудь, умоляю!.. Мне одиноко, мне страшно. Вы единственная, способная согреть, дать глоток счастья. Ну, любите же!

– Любимый… Любимый мой, – тихо стонала девушка. – Я схожу с ума… Не делайте этого сегодня… Умоляю… Не сегодня. Я и без того вас люблю.

Рокотов неожиданно остановился, удивленно и едва ли не испуганно посмотрел на актрису, отбросил волосы с лица, сел на кровать.

– Простите меня…

Посидел еще несколько секунд, затем поднялся и исчез в одной из комнат.

Табба, чувствуя дрожь в ногах, опустилась на стул, увидела свое отражение в одном из зеркал, поправила волосы.

Рокотов вскоре вышел в гостиную, рассеянный и чем-то озадаченный, взял с кресла пальто, вскользь бросил девушке:

– Буквально несколько минут, – и закрыл за собой дверь.

Актриса неуверенными шагами приблизилась к огромному, во всю стену, зеркалу, стала рассматривать свое лицо, красное, в пятнах. Чему-то усмехнулась, вернулась и села на стул.

Рокотов не возвращался.

Табба заглянула во все комнаты, осталась довольна увиденным, подошла к окну и стала бесцельно смотреть на подъезжающие и отбывающие экипажи.

Неожиданно в дверях послышался какой-то звук, Табба быстро направилась к своему стулу, и в это время в номер в сопровождении администратора вошел пан Тобольский.