– Имеете такую возможность. – Поручик внимательно изучал каторжанина. – Вы ведь здесь пожизненно?

Тобольский с удовольствием сделал глоток, поставил на стол чашку.

– Могу задать вопрос, господин поручик?

– Можете. – Никита Глебович по-прежнему с любопытством изучал поляка.

– За все годы каторжной жизни меня ни разу не приглашали в дом начальника на чай. Это что, новая форма обработки политкаторжанина?

– Считаете, есть смысл вас обрабатывать?

– Смысла нет. Во-первых, бесполезно. А во-вторых, ничего выдающегося при всем желании я сообщить вам не могу. В чем смысл данной чайной церемонии?

Поручик вышел из-за стола, взял с книжной полки небольшой томик, положил его перед каторжанином. На обложке книги было выдавлено черной жирной краской: «Марк Рокотов. Стихи».

Поляк полистал томик, поднял на начальника насмешливые глаза.

– Мы будем декламировать стихи Марка Рокотова?

Гончаров сухо рассмеялся, сел.

– Декламировать не будем. Почти все стихи Рокотова я знаю наизусть. Я его давний и ревностный поклонник. – Он закурил, откинулся на спинку стула. – Вы ведь были знакомы с Рокотовым?

– В какой-то степени.

– И на каторге оказались по воле господина поэта?

Тобольский отвечать сразу не стал, кинул взгляд на пачку папирос, поручик кивнул, пан прикурил, затянулся, пустил густой дым.

– На каторге, господин поручик, я оказался исключительно по своей воле. В моем возрасте сложно подчиняться чужим влияниям.

– Однако вы все-таки подчинились воле террористов?

– Желаете откровенностей? – Поляк с прищуром смотрел на начальника. – Праздное любопытство?

– Не только. Меня интригуют поступки людей, идущих столь безоглядно против закона.

Тобольский загасил в пепельнице окурок, снисходительно усмехнулся.

– К сожалению, ничего стоящего о них сообщить не могу. Имел к ним только касательное отношение. Могу лишь назвать причину, толкнувшую меня на этот путь. Если вам, конечно, любопытно.

– Любопытно.

– Хорошо. Позвольте еще один вопрос? Вам сколько лет?

– Двадцать два года.

– Всего двадцать два… И какая же нелегкая привела вас в этот забытый богом и людьми край?

Гончаров снова коротко засмеялся:

– У нас получается едва ли не исповедальный вечер.

– Не хотите, не отвечайте. Вы сами подвели к исповедальности.

– Хорошо, отвечу. – Поручик перебросил ногу на ногу. – Бессмысленное столичное существование. Скука, однообразие, отсутствие какой-либо реальной цели.

– Вы из состоятельной семьи?

– Весьма. У меня есть все, и нет ничего.

– Полагаете, здесь вы что-либо найдете?

– Пока не знаю. По крайней мере, мне здесь интересно. Экзотика!

– Смею вас огорчить. Здешняя экзотика через пару месяцев станет адом, и вы пожелаете немедленно бежать отсюда. Вы возненавидите окончательно не только здешнюю публику, но и самого себя.

– Возможно, – согласился Никита Глебович. – По крайней мере, потом будет о чем вспоминать.

– Если это «потом» у вас наступит.

– Но у вас ведь оно наступило?!

– Наступило. На каторге.

– На пожизненной. Я же в любой момент могу покинуть эти гиблые места.

– Возможно. Но пока что мы с вами, господин поручик, здесь на равных. Я – каторжанин, и вы – также. И привилегия у вас только в одном: вы можете меня наказать, я вас – нет. Хотя и это спорно.

Гончаров не сразу оценил остроумный ход каторжанина, затем рассмеялся громко и с удовольствием.

– Браво! Значит, между нами есть нечто общее?

– Всего лишь часть суши, на которой мы располагаемся.

Гончаров посидел какое-то время в размышлении, поднялся, подошел к буфету, вынул оттуда хрустальный штоф с водкой, две рюмки, поставил на стол.