– Он был уволен из следственных органов?

– Именно так. Более того, пытался покончить с собой. Но выжил.

– Стрелялся? Вешался?

– Стрелялся.

– Неудачный самострел… И вы за него ходатайствуете?

– Он следователь от бога, ваше высокородие. И в поставленной вами задаче был бы незаменим.

– Вы с ним общаетесь?

– Я его не видел с того самого случая.

Икрамов подумал, внимательно посмотрел на старшего следователя.

– Хорошо, я запрошу материалы на вашего бывшего коллегу. Еще раз, как его фамилия?

– Гришин Егор Никитич.

Князь взял ручку, записал.

– Всего доброго!

Конюшев покинул кабинет.

Братья Кудеяровы жили в старинном родовом доме на Миллионной, откуда рукой было подать до тяжелой и мутной Невы.

Петр въехал во двор на автомобиле, сиденья, а также стекла, крылья которого были заляпаны грязью, сунул водительские краги вышколенному лакею, нервно распорядился:

– Вымой как следует автомобиль! Весь! Чтоб ни следа! Везде! – Попытался оттереть запачканный какой-то гадостью костюм, безнадежно махнул рукой и заторопился было в дом, но вдруг увидел на скамейке младшего брата Константина, читающего книжку.

Быстро подошел к нему, остановился в шаге.

Тот прикрыл книжку, удивленно посмотрел на Петра.

– Что-нибудь стряслось?

– Я только что был на фабрике.

– Дурные новости?

– Весьма. Жаль, что тебя не было со мной.

Константин окинул его взглядом, обратил внимание на испачканный костюм, прыснул в кулак.

– Тебя там побили?

– Да, представь себе! Закидали помидорами, яйцами, прочей мерзостью! Меня прогнали с моей фабрики! Прогнали те, кому я плачу жалованье! – Петр взял из его рук книжку, кинул взгляд на обложку, на которой было написано «Максим Горький», неожиданно резко швырнул ее на землю, стал топтать ногами. – Это все от этого! От этих недоучек, шарлатанов, проходимцев!

Костя удивленно привстал.

– Прекрати, братец.

Петр придвинулся к нему вплотную, прошептал:

– Это ты прекрати! Ты сошел с ума, понимаешь? Окончательно и бесповоротно сошел с ума. Упиваешься этой мерзостью… сочинительством какого-то полуграмотного бродяги, сострадаешь уродам, которые тебе чужды по духу, по крови, по нравственности!

– Тебе-то какая разница, кем я упиваюсь и кому сострадаю?

– Потому что я знаю, что эта зараза рано или поздно сожрет тебя!.. Нет, не рано или поздно, а уже жрет! Пожирает! Хотя ты сам еще это до конца не осознаешь!

Константин в полном недоумении смотрел на него.

– Петр, можно без истерики? Отдай грязный костюм прачке, надень новый, и все вопросы сняты!

– Не сняты! Вопросы только начинаются! Сегодня они швырялись яйцами, а завтра возьмут оружие и всех перестреляют к чертям собачьим! Меня, тебя – всех! Думаешь, тебя они пожалеют? – Старший брат быстро оглянулся, почему-то полушепотом поинтересовался: – Ты ведь сочувствуешь этой мрази?

– По крайней мере, не устраиваю сцен, – с усмешкой ответил младший.

– Нет, сочувствуешь. Жалеешь и сострадаешь. И я догадываюсь, на кого ты транжиришь наши кровные деньги.

Костя пожал плечами, усмехнулся:

– Транжирю в основном на женщин.

– Врешь! Врешь нагло и беспардонно! Я ведь догадываюсь. Подозреваю! И кое-что замечаю.

– Ты шпионишь за мной?

– Пока что наблюдаю! Но не приведи господь, чтоб о моих догадках узнал кто-то из посторонних! Не приведи господь! Тогда всему конец – и чести, и фамилии, и жизни.

– По-моему, ты сошел с ума. Прости, у меня дела.

Младший хотел обойти его, но Петр резко перехватил за руку.

– Мне! Как родному брату! Это останется между нами. Пока не поздно. А еще не поздно! Где ты бываешь? С кем встречаешься? Я видел тебя не один раз с людьми не нашего круга! Зачем читаешь дурные книжки? Куда с банковских счетов уходят деньги! Кому? Для чего?