Ты ведь сама хотела исчезнуть, упрекнул голос внутри, так зачем бороться? Теперь, когда у тебя нет ничего – и есть все.

– Я буду скучать по матери, – сказала я. – Если останусь, я смогу ее позвать?

– Да, – ответила росомаха. – Со временем, когда окрепнешь.

Я кивнула:

– Хорошо, – и нерешительно зачерпнула мясную похлебку.

Прежде чем окончательно открыть глаза, Ведана медленно выдыхает воздух из ноздрей, будто дух испускает. Лицо ее безмятежно, словно и не снились мгновение назад короткохвостые бесенята, словно не рвали душу, не тянули за руки и ноги, грозясь разорвать на части. В фиолетово-голубых глазах отражается застарелая печаль, привычная молодому сердцу. Да и кто ее не чувствовал теперь, эту всепоглощающую грусть, что хуже болота, вязкого и тягучего, на котором стоит деревня. Особенно горестно становится в такое чудесное время, когда занимается рассвет. Солнце ласково румянит щеки, нежный ветерок треплет за пшеничные локоны, а легкая дымка гуляет меж травинок в поле, оседая каплями росы, предвещая знойный день.

Еще совсем недавно Ведана позволила бы себе понежиться подольше на примятых стеблях полыни, вдыхая ее умиротворяющий терпкий запах пыли и прохлады, но сейчас, когда матушка предана земле, а старшая сестрица, Казя, слаба здоровьем, не время блаженствовать. Близ праздника летнего солнцестояния дел в деревне немало, особенно у тех, кто ведает больше остальных: насобирать да насушить трав, умаслить домовых и дворовых, посетить больных, – и как бы хорошо ни было у кромки леса, куда не ступает нога даже случайного путника, пора возвращаться. Лишь бы у Кази хватило сил побороть измучивший ее недуг, только бы выстояла, негоже деревне без защиты стоять. Не успела матушка в земле покой обрести, как зашлись лаем собаки, чуя неладное, зашумел недобро лес могучими ветвями, горько заплакала младшая сестрица Греза. Ежели не сможет Казя встать вместо матушки на защиту деревни, придет черед Веданы. Знать бы наверняка собственную судьбу, чтобы если не отвратить, то хотя бы готовой быть ко всем ее превратностям, но ворожеям так далеко заглядывать не положено.

Думать о плохом не хотелось, и девушка смежила веки, чтобы выкрасть еще минутку покоя до того, как гомон деревни и чужие беды опутают силками до самого позднего вечера. Откуда-то с краю поля донесся слабый крик птицы, а уже через мгновение граянье вороны заставило Ведану рывком сесть на месте, озираясь по сторонам. «Пожалуйста, только бы не в нашу деревню, пролетай, пролетай мимо», – взмолилась девушка, прижимая кулаки к груди, но настырная черная птица, как назло, опустилась на сук давно упавшего полусгнившего дерева, утопленного в почву, и, повернув голову набок, пронзительно крикнула.

– Кыш! Прочь отсюда! – поднялась на ноги Ведана и топнула, чтобы спугнуть нахалку, но та лишь блеснула глазами-бусинками, продолжая твердить свое. Быть беде, коли воронье в клюве весть несет. Ничего не поделаешь, отказаться нельзя. Хоть бы обозналась глупая птица, хоть бы ошиблась, только бы с Казей ничего не случилось.

Подпоясав простое льняное платье потуже, Ведана направилась в сторону деревни по протоптанной ею же дорожке. Чоботы [2], покрытые высохшей грязью и пылью, то и дело запинались за кочки, попадали в капканы из туго скрученных между собой трав. Невдалеке показались частые приземистые домики, будто специально сгрудившиеся вместе для защиты от опасностей извне. Покрытые мхом, поросшие сорняками крыши укрывали жилища от посторонних глаз. Вокруг все полнилось жизнью, цвело. Смотришь по сторонам, и глаз радуется, даже сквозь плетень пробивались жгучие листья крапивы и душистая зелень смородины, будто неведомы природе беды человеческие. Не щадит она ни чувств людских, ни душу, что распахивает свои теплые объятия навстречу новому дню, ни руки, что неустанно возделывают матушку-землю, ни сердца, трепещущие от надежды. Знай себе красками да плодами щедро одаривает, восхвалений ждет за работу тяжелую.