***

Прошло время долгой ночи, отошли трескучие морозы, во время которых над улусом стояла густая тишина, нарушаемая только скрежетом деревьев в тайге и глухим ворчанием в глубине озера. Клич могучего орла разнесся над землей, прогоняя холод. Один за другим треснули, обломились ледяные рога белого Быка, и зима пошла на убыль.

День нарастал, солнце смотрело на землю все ласковее. В его косых лучах снежная чешуя ослепительно блистала, но сходить еще не торопилась.

Щурясь от бликов на снегу, Тураах шла через улус. Обходя одну из юрт, она услышала за углом низкий голос Чорруна.

Встречаться с кузнецом было стыдно. Давящейся слезами, почти скулящей не видел Тураах никто. Никто, кроме Чорруна и его подмастерья. Серобокая не в счет – своя, она не выдаст, не посмеется. Другое дело скорый на колкость кузнец. Тураах юркнула назад, направилась другой тропой, вдоль хотона. Этот путь давал возможность пройти к дому так, чтобы оказаться за спиной извергающего проклятия кузнеца.

Чоррун ее спас там, на окраине Нижнего мира, Тураах это понимала, но все же… Благодарность не отменяла стыда.

Тураах прошла вдоль покосившейся стены, вывернула с противоположной стороны и неожиданно уткнулась в коричневую доху, украшенную белой вышивкой. Она ойкнула, подняла глаза и остолбенела. Перед ней стоял Табата. Как он изменился! Пухлые щеки сменились резко очерченными скулами, а чтобы посмотреть ему в лицо, ей приходилось вскидывать голову.

– Ты…

Тураах растерялась. Как давно она не видела Табату! Хотелось что-то сказать, но долгая разлука съела ту легкость, которая была между ними раньше. Табата переминался с ноги на ногу, удивленно глядя на Тураах сверху, и тоже молчал.

Не зная, как начать разговор, да и начинать ли вообще, Тураах отвела взгляд и заметила поодаль рогатую шапку Тайах-ойууна. А рядом с ним сухонького, с блеклыми глазами старейшину Болторхоя.

– Табата, подойди! – позвал наставник. Тайах-ойуун стоял к ним вполоборота, но Тураах была уверена, ее появление не укрылось от внимания шамана. Спину обдало холодом, будто от неприязненного взгляда. Тураах поежилась и обернулась. Никого…

Табата подошел к наставнику, замер в ожидании рядом. Тураах, явно лишняя здесь, все никак не могла двинуться с места. Ей было досадно, что она так ничего и не сказала Табате, и любопытно, что происходит. Не гонят, значит, можно и послушать. Вдруг удастся поговорить с Табатой после.

– А Рыжуха теперь, после алгыса Джёсёгей тойону-то, на целый чорон больше молока дает. Сладкого! Кумыс из него… Да что я рассказываю! – старейшина Болторхой махнул, и в его руках тут же образовался поданный одним из внуков чорон, полный желтоватого напитка. Почтительно кивнув ойууну, старейшина протянул ему трехногую чашу, опоясанную тремя ярусами резьбы, – наверняка, не самый лучший чорон из украшавших просторную юрту Болторхоя, но очень искусно сделанный. – В благодарность мудрейшему Тайаху-ойууну, да будут прозорливы твои глаза и силен голос еще долгие годы!

Старый шаман слегка поклонился в ответ, принял подарок и вежливо пригубил кумыс. Старейшина вновь махнул рукой:

– …И твоему юному ученику Табате, – уважение, с которым Болторхой обращался к Тайаху, сменилось легкой иронией. Он протянул пораженному Табате совсем небольшой чорон всего с одним поясом не слишком тонкой резьбы. Табата замешкался: жители улуса по-прежнему старались не замечать порченного шаманской болезнью мальчика, он свыкся с этим, а старейшина не только обратился к нему по имени, но и одарил.

– Бери, не робей, – рассмеялся Болторхой. Тайах-ойуун ободряюще кивнул. Осмелев, Табата бережно принял подарок.