– Непременно, – осклабился успокоенный уходом гостей Бертолет, в уголке его рта тускло блеснула золотая фикса. – И вы к нам заезжайте. Ежели, скажем, гарнитурчик нужен…

– Перебьюсь, – не ответил на улыбку Алексей Валентинович, а потом добавил очень тихо, так, что Никита еле расслышал: – Тревожно мне что-то за тебя, Бертолет. Ты подумай… А надумаешь что – звони…

Улыбка вновь сползла с лица работника мебельного магазина, и он торопливо захлопнул дверь.

Оперативники молча спустились по лестнице и вышли из темного подъезда на залитую апрельским солнцем улицу. Кудасов достал пачку «Беломора» и закурил.

– Дай-ка и мне, что ли, – неожиданно попросил его капитан.

– Так вы же… – растерялся Никита. – Вы же не курите?

– У меня был «никотиновый отпуск», – пояснил Кольцов. – Дай, не жадничай.

– Да я не жадничаю, – чуть покраснел Кудасов и протянул Алексею Валентиновичу аккуратно вскрытую пачку. Кольцов прикурил от папиросы Никиты и с наслаждением затянулся.

Это была его первая затяжка за четыре года. Когда капитана «слили» в участковые, он решил бросить курить, потому что в первые дни ссылки засаживал по две пачки сигарет в день…

– Ну и как тебе хозяин? – спросил Кольцов, выкурив папиросу до половины. Никита кашлянул и серьезно ответил:

– Похоже, из ранее судимых…

– Ценное наблюдение, – так же серьезно кивнул Алексей Валентинович. Кудасов вспыхнул, но сказать ничего не успел, потому что Кольцов задал новый вопрос: – И по каким же делам он чалился?

Кудасов хотел было раздраженно ответить, что не он сажал Бертолета и… Но тут Никита вспомнил руки хозяина – на среднем пальце левой был вытатуирован характерный «перстень».

– Разбой? – неуверенно спросил Кудасов. Капитан довольно разулыбался:

– Молодец, заметил… Бердников Иван Сергеевич, он же «Тургенев», он же «Бертолет», тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, осужден за разбой в семидесятом… А теперь – видишь, продавцом трудится. Меняются люди…

Кольцов раздраженно закусил бумажный мундштук и в одну затяжку дожег папиросу до конца… Нет, все-таки с капитаном явно творилось что-то странное, и это «что-то» было связано с Бердниковым-Бертолетом. Или еще с кем-нибудь?

– А этот Зуев, – спросил Никита, – про которого вы говорили… Виктор Палыч. Он кто?

– Виктор Палыч? – Кольцов усмехнулся. – Это очень интересный человек, Никита, очень… В мебельном магазине в Пушкине работает, – но это временные, так сказать, меры…

– А чем он интересен? – Кудасов почувствовал, что услышит в ответ что-то необычное, и не ошибся.

– Интересен он тем, – медленно сказал капитан, – что мафии у нас нет. А Виктор Палыч – есть…

Никита недоуменно вскинул брови, но спрашивать ничего не стал, ожидая продолжения. Кольцов красивым движением зашвырнул окурок в урну (а стояла она метрах в трех от Алексея Валентиновича) и посмотрел лейтенанту в глаза:

– Такие вот дела… Живет в Ленинграде тихий и скромный человек, работает в мебельном магазине, а с его рук не один генерал кормится. А мафии у нас нет…

– Как генералы? – переспросил обалдевший Никита. – Какие генералы?

– Ну, не американские же, – улыбнулся Кольцов. – Ладно, не забивай себе голову. Будет время – расскажу тебе кое-что… А сейчас бери-ка ноги в руки, иначе на политзанятия опоздаем. А сегодня опаздывать никак нельзя – к нам в отделение, по имеющейся информации, сам Горелов нагрянуть должен. Он раньше в обкоме инструктором работал, все городские бани курировал. Будет нас уму-разуму учить, объяснит, как добиться всеобщей раскрываемости…

И снова потянулись обычные оперские будни для капитана Кольцова и лейтенанта Кудасова, и все шло как обычно, за одним исключением: Никита обратил внимание, что Алексей Валентинович стал чуть ли не каждый день исчезать неведомо куда на несколько часов, а потом возвращался хмурый и словно сильно обеспокоенный чем-то. А еще заметил лейтенант, что капитан после своих отлучек странно поглядывает на него, будто размышляет: рассказать Никите что-то или повременить?.. При этом у Кудасова возникало ощущение, что Кольцов молчит не от желания скрыть нечто важное, а просто ограждает его, Никиту, от какой-то опасной информации. Ощущение это больно било по самолюбию лейтенанта, и он уже собирался «серьезно поговорить» с Алексеем Валентиновичем, – но жизнь, как всегда, внесла свои коррективы и никакого специального разговора не понадобилось…