Когда выберусь отсюда, я напишу целую статью о Захаре, о подпольных боях, о его хоромах, которых не должно быть. Раскрою всю правду о жизни в тюрьме, которая должна быть наказанием, а не еще одним способом рубить бабло.

Должно быть, проходит вечность, прежде чем я слышу шаги за дверью. Раздается звук щелчка железного замка, а затем дверь открывается и входит Бахметов.

Странно наверное узнавать человека по шагам, но, даже не поворачивая головы, я знаю, что это он.

— Пташка, прекращай изображать умирающего лебедя. Вставай, я принес тебе поесть, — грубо отрезает, подходя к кровати и нависая надо мной своей мощной фигурой.

— Не хочу есть, — равнодушно отзываюсь, отворачивая голову в сторону.

— Значит, голодовка?

Если бы мне не было плевать, то его саркастический тон взбесил бы меня.
Я упрямо молчу, не собираясь вступать в диалог.

С раздраженным вздохом Дамир неожиданно наклоняется, грубо вздергивает меня за плечи, усаживая. С грохотом ставит стул перед кроватью, начиная выкладывать еду из пакета. Снова быстрорастворимая лапша и тушенка.

— Решила впасть в депрессию, журналистка? Удачное же время ты выбрала, — колко замечает.

Шпилька не достигает адресата. Мне все равно.

— Почему ты здесь, а не сидишь в камере?

Должна же быть хоть капля справедливости в этом мире! Почему преступник разгуливает себе свободно по тюрьме, а я законопослушная гражданка заперта в камере? Что не так с этим миром, черт побери?

— Тебе бы этого хотелось, верно? — точно читая мысли, спрашивает. А может, мои эмоции легко прочитать по лицу. — К сожалению, пташка, в мире очень мало справедливости. И чем раньше ты снимешь розовые очки, тем проще живется. Не ищешь того, чего нет.

— Ты думаешь, справедливости нет? — вскидываюсь, буравя его глазами.

— Если ты ее ждешь, а не вершишь сам, то нет.

— У каждого свое понимание справедливости. Очень удобно творить свои незаконные делишки, прикрываясь борьбой за справедливость.

Наш диалог заходит в тупик. Очевидно, Дамир считает все происходящее нормой. И в этом нам никогда не сойтись. Игра в словесные шахматы заканчивается ничьей. Бахметов переводит тему и нет, не просит, а приказывает:

— Ешь. Или запихну насильно, пташка. Мне не нужна полудохлая соплячка на шее.

Судя по решительному взгляду, действительно запихнет, но я решаю все же выставить свои условия:

— Я поем, если ты разрешишь позвонить маме.

Лицо Бахметова каменеет, он думает пару секунд, а потом холодно отвечает:

— Нет. Это невозможно.

Чутье подсказывает мне, что мужчина недоговаривает. Нет, ничего в его мимике не выдает этого. Дамир умеет скрывать истинные эмоции, как заправский шулер. Это скорее женская интуиция.

— Что случилось?

— Ешь.

Что ж, я поем, но мы вернемся к этому разговору.

Запихиваюсь едой, запивая водой из бутылки. У Бахметова хоть чайник был и чай, а у меня простая вода. И на том, как говорится, спасибо. Дамир внимательно наблюдает за тем, как тарелка пустеет. Ему важно, чтобы я была сытая, а значит полная сил и живая.

— Я все! — отставив тарелку в сторону, произношу. — Ты расскажешь мне что случилось? Я должна хоть что-то знать! — на последних словах не сдерживаюсь и срываюсь на глухой крик.

Бахметов встает, закидывает посуду в пакет, ставив перед мной еще бутылку воды, после чего топает к двери.

Нет уж!

Подорвавшись с кровати, в два шага оказываюсь возле мужчины и хватаю его за руку.

— Расскажи!

Дамир стоит так близко, что я чувствую тепло, исходящее от его тела. У самой уши закладывает от бешено стучащего сердца. Напряжение между нами можно резать ножом, но несмотря на все это, я продолжаю держать мужчину за руку. Он поворачивается и оказывается еще ближе. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в лицо.