Но с прошествием все большего количества времени Кесси понимала и с очевидностью признавала, что на таком накале эмоций не построишь отношения, а тем более, не создашь семью, особенно, когда их уже трое. И затем более реальные мысли зарождались в ее голове, шепча ей жестокую правду.

«Вряд ли бы могли жить семьей, не говоря про ребенка»,

Кесси с грустью понимала, что такие как Макс не способны к семейной жизни. Она плохо представляла, чтобы он менял подгузник или кормил Лану, пока та была совсем крохой. – «Он был слишком эгоистичен и поглощен собой» - думала женщина, а внутри нее от этого разливалась пустота и печаль.

Ее сердце каждый раз ныло, когда она смотрела на Лану и понимала, что Макс вряд ли  бы полюбил их девочку, а от этого страдало и корчилось ее сердце. А душа стонала от неразделенной любви и реальности того, что ее мечтам не суждено было осуществиться, даже если б Макс был жив. И Кесси осознавала всю беспомощность своего разума и парадоксальность ее чувств к тому человеку, который держал ее в плену и заставлял делать то, что хочет сам, подчинял ее. Она постоянно корила себя за слабость тела и разума, но от этого ее чувства не становились меньше или другими. Женщина столько раз говорила себе, что он никогда не заслуживал той любви, которую она к нему испытывала, но от этого ей не становилось сильно легче. Потому что стоило ей закрыть глаза, как Кесси, как наяву, чувствовала его прикосновения, его страсть, и ее опять засасывало в этот водоворот воспоминаний об их ночах и безудержном и беспощадном безумстве плоти. А потом она вспоминала их ужин в ресторане в День Благодарения, и у нее щемило сердце.

С Шоном Кесси так и не смогла помириться. Особенно, когда он узнал, что у нее растет ребенок. А она, в свою очередь, так и не решилась ему признаться в том, что с ней на самом деле произошло. Это было слишком дико и невероятно, особенно с учетом тех чувств, которые она теперь испытывала к своему мучителю. Поэтому Шон был твердо уверен, что она просто изменила ему из женской вредности или мести, а она и не пыталась переубежить его.

Если честно, Кесси даже не очень уже огорчалась по этому поводу. Или сумела убедить себя в этом. Ее жизнь теперь была полностью посвящена дочери, которая с каждым днем все больше становилась похожа на Макса, особенно какой-то проскальзывающей мимикой в моменты, когда ей что-то было нужно, от чего сердце Кесси каждый раз вздрагивало.

Женщина вздохнула и отошла от окна к кроватке дочери, которая мирно спала. Около нее Кесси постояла, любуясь на Лану, лицо которой во сне ей напоминало лицо ангела. Она и в жизни казалась ей таким же ангелочком, кроме тех моментов, когда дочь настаивала на своем. В такие мгновения она была больше похода на демона ярости, просто вылитый отец: такая же упрямая и не принимающая отказа в своих желаниях. Хотя, к слову, Кесси научилась справляться с ней даже такой.

Женщина нежно улыбнулась свои мыслям, с любовью смотря на дочь, поправила одеяло и отошла от кроватки. И тут идея возникла у Кесси в голове, и уже не давала ей покоя. Она навязчиво возвращалась к ней опять и опять:

«Сегодня День Благодарения» - думала она,  - «а что, если…..»

Она вздохнула с тихой печалью и начала собираться, зная, что Лана скоро проснется. Кесси вдруг захотелось то ли отвлечься, то ли наоборот, вернуться в тот момент, когда, она, пожалуй, была счастлива, сама того не понимая.

Когда девочка зашевелилась в кроватке за секунду, до того, как открыть свои темные, почти черные глаза, Кесси уже была готова к прогулке. На ней были классические теплые брюки, изящный вязанный свитер, немного косметики на лице и заколотые в высокий хвост волосы. Женщина покормила дочь и стала одевать ее на прогулку.